Нет, он рассмеялся и обнял ее, просто съел что-то не то. Он притянул ее ближе к себе, поцеловал в щеку, в шею, принялся ласкать ее одной рукой, а второй медленно сдвигал краешек ее тонкой ночной рубашки все выше и выше, пока рубашка не превратилась в складчатый воротник, и Гарри гладил ее живот, гладил бедра и целовал ее грудь, дразня, возбуждая губами и языком, и вошел в мягкое, теплое тело жены, и любил ее долго и обстоятельно…
провалился в тяжелый, беспокойный сон…
лютой эрекции, и потянулся к Линде, и принялся игриво щипать ее за мочку уха и нежно ее целовать, пока она не открыла глаза в полусне, и он настойчиво к ней прижимался, пока она не проснулась уже окончательно, и он вновь занялся с ней любовью с таким пылом, которого не испытывал никогда в жизни, в исступлении страсти, напугавшей его самого, потому что она захватила его целиком и подчинила себе. Все ощущения обострились, тело вдруг обрело невероятную, упоительную чувствительность, каждое его движение сопровождалось пронзительным наслаждением, которое только усиливалось от страха – страха перед неведомой, неодолимой силой, – страха, который заставлял его продолжать свои страстные телодвижения еще долго после того, как желание иссякло, растаяло и утекло прочь.
Весь следующий день Линда ходила растерянная и задумчивая. Она отвезла Гарри-младшего в школу, потом прогулялась по саду, пошла в лес к ручью и долго сидела на берегу, глядя на воду, журчащую по камням, и надеясь прогнать чувство смутной тревоги воспоминаниями о прошлой ночи любви, совершенно волшебной. Однако воспоминания о ночи любви, наоборот, только усиливали беспокойство. Ее снова что-то тревожило, что-то было не так, что-то было неправильно, и сегодня это ощущение неправильности стало особенно сильным. Ее не отпускало плохое предчувствие, что-то упорно подсказывало, что ситуация не просто тревожная, а критическая. Линда рассеянно обвела взглядом деревья и кусочки неба, что проглядывали сквозь сплетение ветвей, снова задумалась, но не придумала ничего утешительного, лишь еще больше пришла в смятение, и в конце концов отмахнулась от этих гнетущих мыслей, списав все на жуткие переживания Гарри, ставшего очевидцем вчерашней трагедии в метро; должно быть, его потрясение было так велико, что затронуло и ее тоже. Она вспомнила, как в новостях говорили, что беднягу, упавшего под поезд, разорвало в клочья и куски его тела разлетелись по всей платформе и попали в людей. Может быть, Гарри тоже досталось. Ей хотелось спросить у него, уточнить, но она понимала, что для него это будет болезненно. В сущности, и ее собственные размышления были слишком болезненными и опасными, и Линда решила, что пора с ними заканчивать. Она опять пошла в сад, взяла из сарайчика садовые инструменты и взялась за работу.