Гарри даже не пришлось самому себе напоминать о кровавой трагедии. Напоминания сыпались отовсюду. Все вокруг, кажется, только об этом и говорили. Об этом писали во всех газетах. Люди в метро старались держаться подальше от края платформы. Весь город как будто нарочно поддерживал в Гарри это гулкое, металлическое ощущение во всем теле, оживлял его воспоминания и заставлял заново переживать невероятный вчерашний восторг, перекрывавший все остальные чувства, которые уже зарождались где-то в глубине, но пока еще неощутимо. Пока еще нет.
Вместе с восторгом и воспоминаниями о кошмарной трагедии пришло понимание, что ему больше не надо тревожиться из-за грязных трущоб, куда его заводили поиски облегчения, не надо бояться подхватить дурную болезнь, не надо устраивать рейды на офисы и вонючие фабрики. Он доподлинно знал, что в его жизни произошла очень важная, необратимая перемена.
Пока окружающий мир не давал Гарри ни на секунду забыть о событиях вчерашнего дня, он перебирал свои воспоминания с почти научной беспристрастностью и объективностью – и ему удалось сохранить остроту ощущений на многие месяцы. Предаваясь воспоминаниям, он чувствовал себя свободным от навязчивых влечений, одолевавших его столько лет, и снова испытывал всплеск возбуждения.
Но время шло, и со временем смутное беспокойство, затаившееся в глубине естества, сделалось более явным. Оно все настойчивее пробивалось в сознание Гарри, он гнал его прочь и пытался его истребить, но оно не желало умирать. Оно не кричало ему: Ты виновен, просто что-то невнятно шептало, и Гарри боролся вслепую, в неведении и страхе, и неизбежное все-таки произошло – вернулась нервозность, вернулся болезненный зуд под кожей, но теперь их еще усугубляли колеса пригородной электрички, стучащие по рельсам, по одному и тому же пути каждый день – по одному и тому же пути, одному и тому же пути… вот и все, дело сделано… вытирать промокашкой – и битва внутри у Гарри Уайта постепенно наращивала накал, и напряжение нарастало, медленно, но неуклонно.
Линда сначала почувствовала, а потом и заметила перемены, происходящие с мужем. В нем появилась какая-то странная напряженность. Его движение и реакции были слишком порывистыми и резкими, чуть ли не судорожными. Сперва она думала, что это связано с какими-то проблемами по работе, но проблемы бывали и раньше, и в таких случаях Гарри обычно задерживался в офисе допоздна и слегка замыкался в себе. Теперь он возвращался домой даже раньше обычного, и так продолжалось уже несколько месяцев. Он не был замкнутым, не был рассеянным, как это бывает, когда человек погружен в свои мысли, но стал крайне чувствительным, и со временем эта чувствительность переросла в раздражительность. Он не был груб с нею, почти не кричал на детей, но она видела, что его раздражает, когда дети шумят, и он морщится, словно все его нервы оголены, и как будто борется с собой, чтобы не сорваться и лишний раз не наорать на расшалившихся ребятишек.