, люди в зеленых галстуках, и зеленых носках, и, Гарри не сомневался, в зеленых трусах, и ближе к вечеру эти трусы будут с гордостью явлены миру. И, разумеется, где-то в толпе был непременный дурак, или шут, или поганый протестант в оранжевом галстуке, который до окончания ночи неизбежно умоется собственной кровью.
Гарри беседовал с Линдой, прихлебывал кофе, смеялся над милыми глупостями, происходившими на экране, но его смех становился все более вымученным и глумливым и наконец затих вовсе, теперь Гарри молча смотрел на экран, стиснув челюсти и сжав кулаки, смотрел на этих тупых ослов с их дебильным католическим пылом, ему хотелось крикнуть прямо в телевизор, что если бы они изгнали из Ирландии не безобидных змей, а мудацких священников, то всем бы прекрасно жилось, особенно если бы они тратили деньги на еду и противозачаточные таблетки, а не на виски и свою хитрожопую, насквозь прогнившую церковь и идиотские парады, когда все скачут по улицам, как дикари, хотя они и есть дикари, особенно эти молодчики в синем, но с зеленой Ирландией в сердце, для которых нет ничего приятнее, чем изловить какого-нибудь несчастного, беспомощного и отчаявшегося чернокожего или пуэрториканца и размозжить ему голову своими дубинками, просто потому, что им так захотелось, и запихать тело в мусорный ящик, а потом выкинуть Эйба Реллеса из окна, чтобы важные люди в городе не испытывали неудобства, и…
он пошел в лес, где деревья, его деревья, его собственный личный лес – вот опять, вот опять, вот опять, – пытаясь заглушить пронзительные голоса в голове птичьими трелями, пытаясь наполнить глаза и все свое стянутое узлом, корчащееся от внутренней боли тело свежей зеленью новой весны, новой жизни, но всякая зелень по-прежнему вызывала в нем лишь омерзение, в животе и в паху поселилась какая-то тошнотворная слабость, в ушах все стучали эти блядские барабаны, все стучали, стучали, стучали, и эти мелкие шлюшки в коротких юбках все вертели бедрами и высоко задирали ноги, да пошли они все… у него есть деревья… Слышите, да? Эти проклятые, сучьи деревья, и они все мои, все до единого, все мои, мне не нужны никакие мудацкие парады и девицы в зеленых сапожках – вот опять – где эти чертовы птицы, почему они не поют??? Пойте, сукины дети, пойте – вот опять, вот опять – вы меня слышите???? ПОЙТЕ!!!!
Почему, Бога ради, вы мне
не поете? Пойте. Пожалуйста, пойте. Ну, пожалуйста, пойте. Наполните мне голову песней, заглушите крики толпы, этой жуткой толпы, где все плотно прижаты друг другу, все так плотно прижаты друг другу –