– что человеку даже негде упасть –
вот опять – если он потеряет сознание, или с ним случится удар, или –
вот опять – Нет! НЕТ!!!! –
вот опять – пожалуйста… пожалуйста…
встал на колени на мягкий зеленый мох, посмотрел на свои руки, на деревья вокруг, на почки на ветках, на новые, свежие листья, которые были зелеными, но и желтыми тоже, где на них падали солнечные лучи, он запрокинул голову к небу, куда тянулись ветви деревьев, тянулись ввысь, а свет лился вниз сквозь сплетение ветвей, он начал поднимать руки, но тут же их уронил и поднялся с колен – вот опять, вот опять, вот опять, вот опять – и пошел через лес, прикасаясь к деревьям, лаская их на ходу, отчаянно силясь наполнить голову пением птиц, которые были в лесу, они были (он их видел, черт побери, так почему же он их не слышал, а слышал лишь вопли дебильной толпы?), он обнял белый березовый ствол, прижимая его к груди – вот опять, вот опять, вот опять – вцепился в него мертвой хваткой, пытаясь унять вопли толпы, сжимавшейся со всех сторон, унять безмятежным покоем своего леса, но толпа все равно напирала, его тянули, толкали, мутная, тошнотворная дрожь сотрясала его изнутри, в голове все кричало, умоляло о тишине и покое, он ощущал под щекой мягкую, прохладную березовую белизну, а в душе нарастала печаль, всепоглощающая тоска, и ему снова казалось, что он тонет в потоке собственных страхов, и он крикнул своему лесу ПОМОГИ МНЕ! ТВОЮ МАТЬ, ПОМОГИ МНЕ! и еще крепче обнял березу, не понимая, почему это не помогает: как же так, здесь вокруг все мое, а мне не становится лучше? У меня за спиною – мой дом, прекрасный дом, любящая семья, а во мне копошатся крысы и черви и пожирают меня заживо. Огромный сад, собственный лес с ручьем, а мое нутро рвется на части, словно набитое ржавыми жестянками и бутылочными осколками. Ничего не помогает. Вообще ничего. Что еще у него есть??? И Гарри отчаянно прижимался к своей березе, к своей юной, прелестной, белой березе – вот опять, вот опять, вот опять, вот опять, вот опять – буквально физически ощущая, как внутри у него все гниет, распадаясь на части, и пытался выплюнуть эту гниль, но во рту сразу делалось мерзко и гадко, невыносимо, и опять…
Линда весь день улыбалась и напевала себе под нос, и дом был наполнен теплым солнечным светом, пока Гарри не вернулся с прогулки по лесу. Линда смотрела, как он входит в дом, идет к креслу, садится, и внутри у нее поселилась холодная пустота. Все вокруг сделалось серым, все стремительно погружалось во тьму. Она продолжала двигаться и говорить, кормила детей, вытирала им рты, рассеянно отвечала на их вопросы, а в душе нарастало гнетущее ощущение безысходного, бессмысленного притворства, и она ругала себя за то, что так глупо тешила себя надеждой, и все равно продолжала надеяться, хотя уже понимала, что некая внешняя сила, с которой ей точно не справиться, насмехалась над ней и ее жалкой надеждой.