ночь! Черная-черная ночь!
Ледяной холод… Пробирает до самых костей.
Холод. Лед. Он промерз до костей. Убийственный холод. Так темно. Черная ночь. Городские огни отражаются в озере. Все сверкает, как в Рождество. Желтый свет над скамейкой. Нависает над Гарри. Его тень съежилась под скамейкой. Под ним. У него за спиной. Прямо в нем. Озеро мерцает огнями. Убийственный холод. Дрожь. Луна его не замечает. Улыбается своему отражению. Озеро идет рябью бессчетных лун. Чернота ночи все гуще. Желтый свет на скамейке. Совсем один. В одиночестве. Наедине с ночью. Наедине с озером. Наедине с луной и мерцающими огоньками. Наедине с собой. Холод воспламеняет чувства. Холод вдыхает в него жизнь. Жизнь! ЖИЗНЬ!!!! О Господи, нет. НЕТ! НЕЕЕЕЕЕТ!!!!
упала на грудь, словно она не держалась на шее, и он схватился руками за голову…
Почему все должно быть именно так???? Почему?
Почему?
Он прижал к животу сверток, согнулся пополам и принялся раскачиваться взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед, и опять, и опять, и опять
в животе и в паху все всколыхнулось и ожило, его била дрожь – много долгих, мучительных секунд, сложившихся в целую вечность, – и что-то дергалось в горле, и лица плавились, сливались друг с другом, и третье лицо подступало все ближе и становилось отчетливее, и он слышал смех своих детей, чувствовал мягкую теплую нежность жены, и глаза резало болью, и его истомленное, застывшее тело чуть не сломалось, когда он заставил себя подняться и оперся о спинку скамейки, пытаясь выпрямить это скрюченное тело, но оно никак не выпрямлялось под желтым светом парковых фонарей, и внутри все вопило и сжималось от ужаса, внутри бушевала война, он весь превратился в одно поле битвы между райскими и адскими псами, и адские псы терзали его плоть, рвали зубами, рычали все громче, впадая в неистовство от вкуса и запаха крови, а райские псы неподвижно застыли в молчании и ждали, и адские псы глумливо косились на них, насмехаясь, и продолжали рвать на куски плоть Гарри Уайта, потому что доподлинно знали, что им ничего не грозит, что сейчас им не надо бояться райских псов, которые могли бы пожрать их в мгновение ока и вернуть поле битвы, залитое кровью и гноем, в его изначальное нетронутое состояние, но райские псы не вступают в сражение, пока их не попросят, а значит, адская свора могла безнаказанно пировать, зная, что просьбы не будет, мольбы не будет, и райским псам придется лишь ждать, наблюдать и молчать, пока адские псы будут рвать плоть Гарри Уайта и макать морды в его горячую кровь, их глаза полыхали безумием, и они подступали – насмешливо, дерзко – к райским псам, замершим в ожидании, и плевали им в морды кусками мяса и кровью Гарри Уайта, издевательски выли, заходясь вызывающим лаем, а райские псы продолжали стоять молчаливыми изваяниями и ждать, безмолвно снося все насмешки и надеясь услышать призыв, который позволит им вмиг прекратить это кровавое бесчинство, что творилось у них на глазах, они ждали и ждали призыва, слышали боль Гарри Уайта, которого адские псы пожирали заживо, и надеялись, что его боли и муки все-таки хватит, чтобы он смог закричать и призвать их на помощь, но адские псы подходили все ближе и все наглее плевали им в морды кусками мяса, вырванными из растерзанной плоти Гарри Уайта, пока он сам, прижимая свой сверток к груди, медленно приближался знакомой дорогой к Пятой авеню, а оттуда уже зашагал в направлении Собора святого Патрика.