У озера в Центральном парке тоже был маленький праздник. Мэри все больше и больше рассказывала о муже и о своем недовольстве семейной жизнью, ставшей для нее полным разочарованием. Гарри благоразумно воздерживался от нападок на ее мужа, потому что иначе она бы стала его защищать и вспоминать, что в нем есть хорошего, но он перестал защищать его сам и находить оправдания и/или объяснения его поступкам и равнодушному отношению к жене, которой так не хватает внимания и заботы. Он просто слушал, с заинтересованным лицом, как Мэри ругает мужа, называя его скотиной, хвастливым ничтожеством и сукиным сыном. Он меня вовсе не слушает, никогда… как слушаешь ты – Гарри изобразил на лице понимание и сочувствие, – он просто включает телевизор или вовсе выходит из комнаты, и если я иду следом и пытаюсь добиться, чтобы он меня все-таки выслушал, чтобы он понял, что я тоже живой человек со своими чувствами и потребностями, он называет меня тупой бабой и идет в бар с друзьями. Ох, она раздраженно тряхнула головой, временами мне кажется, что будь у меня пистолет, я бы его пристрелила на месте.
Лучше не надо, Гарри ласково прикоснулся к ее руке, тебя отправят в тюрьму, и я лишусь твоего общества. И я, и весь мир вместе со мной. Мэри улыбнулась ему, но сразу нахмурилась, когда он сказал, что ему жаль ее мужа.
Тебе его жаль?! Это он вечно где-то шатается со своими друзьями, приходит, когда ему вздумается, и уходит, когда ему вздумается, не глядя, сжирает ужин, который я так старалась ему приготовить, потом рыгает мне прямо в лицо и уходит. Да, именно так. Ни «пожалуйста», ни «спасибо», вообще ничего. Он идет веселиться, а я, значит, должна мыть посуду и целый вечер сидеть одна. Все, мне надоело корячиться у плиты. Пусть жрет готовые блюда из кулинарии.
Ты не поняла, он улыбнулся, погладив ее по руке, я имею в виду, что мне жаль, что он лишает себя удовольствия слушать тебя и наблюдать, как свет пляшет в твоих глазах, когда тебе радостно. Жаль, что он не понимает, как с тобой интересно.
Правда? Со мной интересно?
Конечно, он тихонько рассмеялся, глядя ей прямо в глаза, зачем бы я стал говорить неправду?
Игра продолжалась, Гарри видел, как нарастает ее возбуждение, и его возбуждение тоже росло. Временами Гарри казалось, что его ноздри раздуваются, почуяв запах течной суки, и все это вместе: игра, в которую он играл, сложная борьба Мэри с собой, ее возмущение на пренебрежительное отношение к ней мужа, – явно указывало на то, что игра скоро закончится. По крайней мере, ее текущий этап.
А потом, в радостном месяце мае, хотя уже был не май, а июнь, Гарри наконец поддался на уловки Мэри. Они сидели на скамейке, о чем-то болтали, Гарри как раз доел сэндвич и смял бумажный пакет, и Мэри вдруг протянула руку и принялась стряхивать крошки с его колен, уделяя самое пристальное внимание особо упрямой крошке на верхней, внутренней стороне его бедра. Гарри мысленно возликовал и чуть приподнял ногу навстречу ее ладони, затем накрыл ее руку своей и пристально посмотрел ей в глаза, слегка прищурившись и раздув ноздри. Он почувствовал, как дернулась ее рука, когда он, как бы забывшись, облизнул губы самым кончиком языка.