— Мы с тобой говорили не вечером, а сегодня утром, — мягко поправил Питера его литературный агент. — Но это все пустяки, я понимаю, ты был возбужден.
— Я был просто пьян.
— Ну и это тоже. Теперь о Шеффилде.
— Да, нам надо о нем потолковать. Надеюсь, вчера ты хорошо расслышал все, что я говорил.
— Ну, знаешь! Наверное, во всем Малибу не найдется человека, который не смог бы повторить слово в слово все, что ты орал в телефонную трубку.
— Ну и что думает по этому поводу Шеффилд? Имей в виду, я не отступлю ни на шаг.
— Как раз на это ему начхать. У тебя нет достаточных юридических оснований, чтобы возбуждать судебное дело. Им вовсе не нужно, чтобы ты одобрил их сценарий.
— Это я и сам понимаю, но молчать не стану. Я дам интервью газетчикам, потребую, чтобы мое имя не значилось в титрах, вероятно, даже подам в суд и буду категорически настаивать, чтобы они изменили название фильма. Спорю, что возбудить судебное дело против них можно.
— Сомневаюсь, Питер.
— Джош, но они ведь полностью изменили замысел моего романа.
— Когда судья узнает, какие тебе за это заплатили деньги, твои доводы на него вряд ли подействуют.
Ченселор снова замигал и начал тереть глаза, пытаясь смягчить головную боль. Потеряв терпение, он наконец дал выход своему гневу:
— Ты говоришь, что мои доводы на судью не подействуют? Хорошо, хватит об этом. Конечно, я не Диккенс, описывавший гибель детей на фабриках с потогонной системой. Ну ладно, что же делать?
— Хочешь откровенно?
— Ну, подобное начало ничего хорошего не предвещает.
— Не скажи. Может быть, из всей этой истории что-то хорошее и выйдет.
— Так, теперь я точно знаю: сейчас ты сообщишь нечто ужасное. Ну давай, давай.
— Шеффилд и студия не хотят никакой шумихи вокруг фильма. Не в их интересах, чтобы ты давал интервью и устраивал представления с разоблачениями. Они знают, что ты можешь это сделать, и не желают оказаться в затруднительном положении.
— Вот как? Наконец мы дошли до существа дела. Все упирается в кассовый сбор, в прибыль. Это — предмет их основной гордости, показатель их достоинств.
Немного помолчав, мягким голосом, каким обычно утешают обиженного ребенка, Харрис продолжал:
— Питер, дорогой, вся эта шумиха не повредит их кассовым сборам, не уменьшит их доходы ни на один цент. Наоборот, ничто так не привлечет внимания к фильму, не создаст вокруг него такого ажиотажа, как то, что ты собираешься предпринять.
— Почему же тогда они волнуются?
— Потому что они на самом деле хотят избежать неприятностей.
— Для киношников неприятности такое обычное явление, что они научились их не замечать. Я не верю, что причина в этом.