Я заметила, что уэльский писатель мог долго говорить с посторонними и далекими от него людьми – включая водителя автобуса и персонал отеля, – но в то же время он, как правило, избегал тех, кого можно было считать его ровней: известных писателей-соотечественников и писателей из других стран. Их было много, некоторых из них я встречала раньше, включая женщину, которая подошла ко мне на второй день и напомнила, что однажды мы вместе участвовали в панельной дискуссии в Амстердаме, на которую были приглашены исключительно женщины, и нас – известных писательниц и интеллектуалок – попросили рассказать о своих мечтах. Тогда она показалась мне робкой, держалась напряженно и как будто была чем-то возмущена, но теперь, в вестибюле отеля, она излучала решительность и уверенность, будто всё то время, что мы не виделись, она аккумулировала энергию, а не тратила ее. Она напомнила мне свое имя – ее звали София – с практичной прямотой человека, который не боится, что такие вещи могут забыться, а смиряется с этим. Я не могу представить себе, сказала она со снисходительной улыбкой, чтобы мужчин-интеллектуалов попросили обсудить свои мечты, и полагаю, что модератор надеялся испытать нашу так называемую честность; будто отношение женщины к правде в лучшем случае бессознательное, тогда как на самом деле, возможно, женская правда – если так вообще можно выразиться – такая глубинная и многогранная, что договориться о ее общей версии невозможно. Это удручающая мысль, сказала она, но, когда группа женщин собирается вместе, вместо того чтобы говорить о своем женском опыте, они диагностируют его как какое-то заболевание.
С того вечера в Амстердаме она выпустила несколько романов, сказала она мне, а также книгу о западном литературном каноне; она убеждена, что из него следует убрать множество мужчин и добавить в него множество женщин. Книга была хорошо принята в других странах, сказала она, но здесь, в ее родной стране, ее фактически проигнорировали. Она участвует в конференции не как писательница-феминистка, а как переводчица, благодаря работе которой несколько местных писателей – почти все из них мужчины – получили большую известность по всему миру, чем она сама. Или, может быть, сказала она, звонко рассмеявшись, я здесь только потому, что это мой родной город. Всех остальных им приходится привозить с разных концов света, сказала она, но, чтобы пригласить меня, много денег не надо, потому что мне нужно всего лишь пройти пешком пару улиц.
Я задумалась, не объясняет ли изменения в ее внешности тот факт, что она у себя дома: в естественной среде она будто светилась ярче. На ней было обтягивающее открытое платье ярко-бирюзового цвета с широким, туго затянутым ремнем, который подчеркивал ее изящную талию, и сапоги на высоком каблуке в цвет. Она была маленькой и стройной, с болезненно бледной кожей, тонкими, мягкими светло-русыми волосами и большим выразительным ртом, и высоко держала голову, как ребенок, который стоит на цыпочках и пытается увидеть что-то из-за спин взрослых. На шее и запястье она носила несколько украшений, на ее лице был аккуратный макияж; особенно выделялись глаза, которые она ярко подвела, так что они всё время казались испуганными и будто наблюдали за чем-то таким глубинным и запредельным, что могла видеть только она. Через какое-то время я смогла узнать под этой маской робкую женщину, которую помнила, и поняла, что ее наряд задуман специально, чтобы не дать окружающим забыть о ней или не обратить на нее внимания, но в то же время из-за него ее женственность казалась вопросом, на который другие люди должны были дать ответ, или проблемой, которую они должны были решить.