– Вот они сидят, – сказал он, складывая руки и театрально оглядываясь по сторонам с напористым и дерзким видом, изображая этих непрошеных гостей, – не вылезая из санаториев и питейных заведений, и не могут ни общаться на языке, отличном от их собственного, ни осмыслить возможные последствия своего невежества. Как большие дети, – сказал он, чем-то сам напоминая огромного младенца, – которым удалось пустить под откос всю семью, потому что никто не приложил усилие, чтобы воспитать их должным образом. В какой-то момент у меня с Англией был роман, – добавил он, перестав гримасничать. – Я любил ее поэзию и иронию – я любил ее так сильно, что проклинал тот факт, что не родился англичанином. Но сейчас, – сказал он, – я чувствую, что мне повезло не быть им.
Изменение взглядов на идентичность, продолжил он, – вот тема, которую, как ему кажется, я затронула: разве не бывает, что человек чувствует себя обделенным именно тем, чем, как впоследствии окажется, он как раз обладает, и наоборот – возможно, это происходит даже чаще, – что некоторые люди считают себя любимцами богов, пока жизнь не докажет им обратное? К примеру, сам он, прилежный ученик, не имеющий способностей к спорту, считал себя неполноценным до тех пор, пока ему не открылось, что хорошо работающий мозг стоит гораздо большего, чем умение ловить мяч. Один его друг повторял фразу, которая всегда его удивляла: жизнь, говорил этот друг, – это месть ботаников, и это прекрасное соображение – что именно книжные черви и посмешища в конце концов получают власть – приобретает определенные нюансы, если распространить его на писателей, для кого вопрос власти, в общем-то, остается неразрешенным. Писатель получает власть только тогда, когда его книги читают: вот почему, возможно, так много писателей одержимы желанием, чтобы их книги экранизировали, так как это избавляет их от необходимости выполнять сложную часть сделки. В случае с англичанами их власть – это воспоминание, и когда они пытаются вершить ее, это так же нелепо, как вид спящей собаки, которая во сне гонится за кроликом.
Он привык читать все произведения своих авторов, добавил он, увидев, что я взглянула на стопку книг, а не только последнее, как делают многие его коллеги. Его всегда удивляет, что многие авторы, кажется, думают, что он тем самым проводит расследование их прошлой жизни, как будто книг не существует в публичном пространстве и он в чем-то их уличает. Один автор не смог ничего вспомнить о книге, которую написал всего несколько лет назад; другая писательница призналась, что из всех книг, что она написала, – а ее читатели всё еще покупают и, предположительно, читают эти книги – ей нравится только одна, и она чувствует, что остальные, в общем-то, не имеют никакой ценности. Третьи – и это, надо признать, больше распространено, – кажется, судят свои произведения на основании полученных наград и признания и соглашаются с тем, как их оценивают в мире, но только, добавил он, поправляя очки, если это положительная оценка. Что его удивляет, так это то, что у этих писателей в начале их карьеры, похоже, не было никакого плана, и они писали книги так же, как другие люди встают и идут утром на работу. Другими словами, это просто их работа, и она точно так же может быть вынужденной или скучной, как и любая другая; они не знают, что принесет им будущее, но всё равно, как и все остальные, придерживаются неопределенной веры в прогресс и схожим образом склонны высоко ценить свои успехи, зато в неудачах винить невежество других людей, а также везение, за счет которого, как они полагают, некоторые из их современников пробились вперед.