Он сделал паузу, чтобы найти что-то у себя в заметках, а я смотрела на необычайно бледную и нежную кожу его головы, склоненной над страницами. Вскоре он снова поднял глаза, фиксируя меня в огромных окружностях своих очков. Вопрос, который он надеялся со мной обсудить, сказал он, – это вопрос о том, верю ли я, что существует какая-то третья честность, помимо честности того, кто уходит, и того, кто остается; честность, которой невозможно приписать никаких моральных предубеждений, которая не заинтересована ни в разоблачении, ни в исправлении, у которой нет собственного компаса, которая может описать зло так же беспристрастно, как и добродетель, не заблуждаясь по поводу той или другой стороны, которая так же чиста и зеркальна, как вода или стекло. Он думает, сказал он, что некоторые французские писатели интересовались этим вопросом – в качестве примера ему на ум приходит Жорж Батай, – но, на его взгляд, они не продвинулись дальше постулирования честности как аморальной, или отвергающей разграничение добра и зла, не выдвигая никаких суждений ни о том, ни о другом. Его вопрос в каком-то смысле более старомодный: можно ли приписать самому зеркалу духовную ценность, чтобы, беспристрастно пройдя сквозь зло, оно доказало бы свою добродетель и неподкупность? Не томлюсь ли я, в конце концов, жаждой этого доказательства настолько, что могла бы рассмотреть зло как тему?
Справедливости ради ему нужно, наверное, сказать, добавил он, что в городе он известен как создатель и разрушитель репутаций: написанный им плохой отзыв на книгу может уничтожить ее, и вследствие своей честности он нажил себе множество врагов, так что, когда была опубликована его собственная книга – на данный момент у него вышло три поэтических сборника, – в него, как говорится, полетели ножи. В результате этих атак книги не получили того признания, на которое он мог бы рассчитывать при иных обстоятельствах; он подавал заявки как на многие академические гранты в Штатах, так и на должности, связанные с литературой, в этой стране, но безуспешно, хотя его влияние как критика не ослабело; скорее наоборот, оно выросло, так что он даже приобрел международную репутацию. Его друзья говорили, что, если он хочет заниматься писательством, ему стоит перестать так яростно нападать на работы других авторов, но с тем же успехом можно попросить птицу не летать или кошку не охотиться; и, кроме того, чего бы стоила его поэзия, если бы он писал ее, живя в том же самом зоопарке, что и остальные животные, вырванные из естественной среды обитания, в безопасности, но в неволе? И это еще не говоря о моральном долге критика следить за тем, чтобы культура не отклонялась на путь безопасности и заурядности, об ответственности, которую нельзя измерить приглашениями на ужин.