Кравчук помог мне поставить заиндевевший пулемет на сани, я натянул вожжи — сани заскрипели.
— Поезжай через лес, — объяснял вдогонку Кравчук. — Прямо. Потом спустишься за лесом в глубокую балку, а там увидишь Хорошево. В нем КП полка. Рядом батальон.
Лес, о котором говорил Кравчук, виднелся метрах в пятистах от деревни. Не доезжая до него, я увидел справа у дороги несколько трупов, наполовину занесенных снегом. Они чернели на белом снегу. Лошадь шла медленно. Судя по одежде, в снегу лежали не солдаты, а, видимо, местные жители. Один убитый лежал настолько близко от дороги, что его ноги чуть не попадали под полозья.
«Кто они? Почему их не убирают? За что они были расстреляны немцами?» — спрашивал я себя.
Кругом ни души. Мела поземка. Я сидел на санях, повернувшись спиной к ветру. До меня долетала перестрелка, слышался скрип полозьев. Высоко в небе поблескивали холодные звезды.
Приближался лес. Там, где-то на обочине дороги, была точка полкового склада боеприпасов, выброшенная вперед в ходе наступления. Охранял ее и отпускал в роты патроны, мины, гранаты рядовой Дунин. Это о нем говорил Кравчук, когда мы приехали с Петром. Скоро я заметил этот склад и его хозяина и остановился. Высокий, молчаливый, с мрачным худым лицом, Дунин всегда как-то держался в стороне. Я не видел, чтобы он с кем-то говорил. Если кто спросит его, ответит, и на этом точка. Чем-то он был глубоко озабочен, но держал все в себе, и никто не знал его дум, а может быть, и горя. Когда я подошел к нему, он сидел на ящике, сгорбившись, с винтовкой на коленях и грел руки над небольшим костром. Высокие снежные стены, прикрытые сверху хвоей, со стороны укрывали костер. Этот снежный закоулок был его жильем вот уже две недели.
— Как вы тут? — сочувственно спросил я его. — Почему вас не подменят?
— Не знаю, — угрюмо ответил Дунин, не поворачивая головы.
— Я скажу Кравчуку. Паек вам привозят?
— Привозят.
Больше он ничего не сказал. Не жаловался, не просил. На его давно не бритом лице выделялся большой нос, посиневший до черноты на холоде. Мне жалко было оставлять Дунина одного в лесу. Я еще немного постоял около него, но он никак не реагировал на мое присутствие.
— Я поехал.
— Езжай.
Не знаю, сколько я отъехал от Дунина, как увидел метрах в десяти от дороги сидевшего под деревом бойца с винтовкой, припорошенного снегом. Я стал громко понукать лошадь, чтобы сидящий услышал, но он не шевелился. Я еще раз как-то неестественно громко закричал на лошадь. Солдат оставался неподвижным, и лошадь не ускоряла шаг. Такого мне еще не приходилось видеть ночью в лесу. У меня по спине побежали мурашки при мысли, что красноармеец мертв, хотя сидит как живой. Над ним я заметил полевые провода и подумал, что, наверное, связист.