— Товарищ старшина, — попытался я как-то утихомирить его, — ну что вы так?.. Ну, недосмотрел человек.
— Ты еще будешь меня учить? — оборвал Чулков. — Ты слышал, что Щербаков по радио говорил?
— Слышал.
— Тогда выполняй. Ты — комсомолец, я — коммунист. Это он персонально нам с тобой толковал, что надо делать, чтобы не сдать Москву немцам! А ты думал так: осадное положение — это одно, а ржавчина на винтовке — другое? Нет, брат! Железная дисциплина нужна. Надо смотреть в оба, чтобы нас не провели шпионы, диверсанты и разная сволочь, а заодно и расхлябанность некоторых. Наплевательское отношение к винтовке в такой опасной обстановке — это преступление. Таких надо немедля отдавать военному трибуналу. Слышал?
— Слышал, товарищ старшина.
— И не учи меня.
— Не буду.
На ночь Чулков решил не возвращаться в расположение на Серпуховку, а заночевать в покинутой даче, чтобы пораньше с утра закончить проверку оружия в батальоне и устранить обнаруженные неисправности на месте.
С наступлением темноты в небе над Москвой забушевало море разрывов. Зенитная артиллерия вела заградительный огонь. Прожектористы шарили по небу гигантскими лучами, скрещивая их то в одном, то в другом месте. Поблизости была зенитная батарея, и дача дрожала от грохота. Мы расположились на верхнем этаже в пустой комнате, на столах, подложив под головы стопки книг, оставленных хозяевами.
Чулков и Петр скоро затихли, а я, как всегда на новом месте, долго ворочался, не мог заснуть. На душе было тревожно.
Перебирал в памяти каждое услышанное слово о городе, где мы с Петром росли и учились, — в последние октябрьские дни его защитники, в составе которых был Рабочий полк, героически сражались с танками Гудериана, преграждая им путь на Москву.
Долго еще в эту ночь мне приходили разные воспоминания. А за окнами дачи в темноте шумел пронзительный ветер, раскачивались и скрипели деревья, стучала кровля на крыше, и от этого наше пристанище наполнялось таинственными шорохами, новой, взрослой тревогой.
Обстановка под Москвой с каждым днем все больше накалялась. Враг стоял у ее ворот.
Наша дивизия еще вооружалась, получала боеприпасы, готовилась к обороне столицы на ее ближних окраинах, а мы с Петром, занимаясь строевой подготовкой в составе батальона, старались, как в училище на плацу, держать равнение в шеренге, тверже и шире шагать с винтовками наперевес.
Все удивлялись этим занятиям. Но приказ есть приказ. Мы с Петром помалкивали, боясь, как бы нас, вчерашних школьников, не упрекнули в недопонимании. Бойцы постарше ворчали во время перекуров, но в одном были едины — раз занимаемся строевой даже в такой обстановке, когда в двадцати пяти километрах от Москвы развернулись кровопролитные бои за каждую пядь земли, значит, на передовой дела идут не так уж плохо. И как только становились в строй, все разговоры прекращались. Каждая шеренга старалась пройти лучше.