Что касается Макса Эрнста. Я была такой барышней-сюрреалисткой, и Майоля это очень раздражало. Он говорил: «Да кто такие эти сюрреалисты? Есть слово „реальность“». Но на самом деле он терпеть не мог реальность. Я возражала: «Это апология грез». – «Каких еще грез? Тогда смотрите на картины моего друга Одилона Редона». Майоль вообще противился всему, что мне нравилось. Он мне говорил: «Но у них же нет ни одного художника!» – «Как? А Макс Эрнст?» Немного подумав, он изрек: «Это хороший неправильный художник». У Макса Эрнста была орлиная голова и удивительный взгляд. И еще в Эр-Бель он лазил по деревьям.
(АЖ) Вы описываете Эр-Бель как веселый летний лагерь. Что, для тревоги там вообще не было места?
(ДВ) Тревога была повсюду. И в Эр-Бель тоже. Но это была скорее тихая гавань. Там можно было жить, есть, завязывать знакомства. Там забывалось то, что творилась за стенами виллы. При этом каждый беспокоился о своем будущем, о своих документах, визах.
(АЖ) В Париже вы в тот период не бывали?
(ДВ) Нет. Я начала ездить в Париж только после 1942 года. Я пересекала демаркационную линию, чтобы пообедать с Пикассо в «Каталонцах». Известность Пабло служила ему абсолютной защитой, для него не было никаких неприятностей.
(АЖ) А еще были какие-то люди, прошедшие через Баньюльс?
(ДВ) Туда приезжала выдающаяся клавесинистка Ванда Ландовская. Мировая знаменитость. Она тоже ждала документов и американскую визу, чтобы бежать из Франции. Она приехала в Баньюльс, потому что была знакома с Майолем. Майоль всегда ходил на ее концерты в Сен-Лё, и она рассчитывала, что здесь он будет ее холить и лелеять. Ванду ждало разочарование. Майоль занимался только своей статуей и редко встречался с Ландовской. Так что занималась ею я – с удовольствием, даже с упоением. Вот она приехала, и ей нужно было найти рояль. В Баньюльсе, в разгар войны найти ей рояль! Мы нашли какое-то расстроенное пианино. И как раз в этот момент в деревню приехал мой отец. Он, как вы знаете, был музыкантом, но не таким, как она. Ему нравилась легкая музыка, оперы-буфф, оперетты. А Ванда не переносила музыкантов, которые не играли Баха. Отец ей не понравился, и она с ним держалась очень неприятно. У нее был Бах, а у него Оффенбах. Тем не менее мы вместе отмечали все большие праздники. В конце концов Ландовская получила визу и уехала со своей свитой и учениками. Эта замечательная женщина заметила, что я люблю Баха, – и однажды сыграла для меня одной «Вариации Гольдберга», одно из прекраснейших произведений Баха. Она уехала, оставив пустоту в моей жизни. Уехал и отец. Он отправился в Ниццу – ему казалось, что там он будет в безопасности. Но там-то его и арестовали, отправили в концлагерь. Я его больше не видела. Годы спустя я узнала, что он погиб в Освенциме. И я осталась в полном одиночестве, если не считать редких поездок в Марсель.