И там этот мужчина стал говорить со мной по-другому, свободнее. Выяснилось, что у нас полно общих знакомых. Под конец я спросила: «Как вас зовут?» – «Макс. Вы переводили людей для американцев, почему бы вам не делать это для нас?» – «Вы не понимаете. Меня раскрыли. В тех местах я бесполезна: за мной следят. Я могла бы переводить кого-то, но крайне редко – да и то…» А он мне говорит: «Да нет же! Вы можете переводить. В крайнем случае мы можем послать вам одного-двух инструкторов, и вы покажете им дорогу». – «Хорошо, так лучше». И я еще иногда переводила, но очень нерегулярно, не как раньше. Люди приходили непосредственно ко мне.
Я узнала, кем был этот Макс, лишь после войны, читая воспоминания и глядя на фотографии: это был Жан Мулен. Ничто не наводило на мысль, что это был один из руководителей Сопротивления. Я, впрочем, этого и не знала, а когда поняла, у меня был шок! Когда его останки перенесли в Пантеон, я участвовала в церемонии со своими двумя сыновьями. А еще Жан Мулен продавал картины. Несколько лет назад я давала полотна для его мемориальной выставки: одну работу Пикассо и одну – Майоля.
(АЖ) В Баньюльсе вы с тех пор держались от греха подальше?
(ДВ) Я больше не хотела неприятностей, мне их хватило. Я все же ездила в Лион на встречи с группой Сопротивления Жан-Франсуа Шабрена. Однако в какой-то момент перестала переходить демаркационную линию. Мои сверстники, с которыми я познакомилась в Марселе, присоединились ко мне в Баньюльсе. Там выделялись две девушки, и был проводник, который иногда работал на меня. Одна из двух девушек водила людей вместе с ним, она сделала даже несколько ходок.
(АЖ) Были еще поездки?
(ДВ) Да. Одна – в Родез – была особенно запоминающейся. Перед самым отъездом в Америку Андре Бретон мне сказал: «Если сможете, посетите нашего крупнейшего поэта?» – «А кто наш крупнейший поэт?» – «Антонен Арто! Скажите ему, что мы виделись, что я уехал, в общем, объясните ему все». В то время Антонен Арто лечился в психиатрической клинике в Виль-Эвраре, то есть в районе Парижа. В 1943 году его перевели в Родез[44]. Нужно было придумать, как туда добраться. Среди сюрреалистов был один замечательный парень, художник Фредерик Деланглад. Мы с ним пересекались в Марселе, но его мастерская находилась в больнице Родеза. Он говорит: «Ты хочешь поехать в Родез? Я отвезу тебя. Я прекрасно знаю директора психиатрической больницы, его зовут Фердьер». И мы поехали. Во время войны маршрут Марсель – Родез – это была целая экспедиция. Фердьер нас очень хорошо принял. Через два-три дня я спрашиваю: «А нельзя увидеться с Арто?» – «Пожалуйста, если желаете». Я встретилась с ним, и меня даже заперли в его палате. Я провела там два часа. Арто, который совершенно не казался сумасшедшим, читал мне стихи. Его тронуло, что я рассказала ему про Бретона. Вечером за ужином я говорю Фердьеру: «Так он ведь не больший псих, чем мы!» – «Нет-нет, он самый настоящий душевнобольной». На следующий день я возвращаюсь в палату Арто, и он мне говорит: «Вы не можете что-то придумать, чтобы меня выпустили на прогулку?» Я снова завела свою песню у директора. Но тот был тверд: «Вы не отдаете себе отчета! Как только он выходит во двор, он становится другим человеком. А здесь ему хорошо». – «Это потому, что он ужасно боится электрошока!» В конце концов Арто выпустили наружу. Мы уже уехали в Марсель, когда Фердьер позвонил: «Вот чем закончились ваши идеи с прогулкой». У Арто была трость, которая для него была волшебной палочкой. Он увидел какую-то бедную женщину, проходящую по улице, и набросился на нее с криками: «Изыди, Сатана!» Естественно, его снова заперли.