(АЖ) А вы видели Арто потом, в Париже?
(ДВ) Да, сразу после войны, два или три раза. Казалось, что ему стало лучше. Но он очень изменился. И даже не помнил о нашей встрече в Родезе.
(АЖ) В 1943 году вас снова арестовали, на сей раз в Париже. И это было куда серьезнее.
(ДВ) Я ездила в Париж, как только выпадала возможность. Это было непросто, потому что приезжала я нелегально. У меня в Париже был большой друг – Пикассо. Он обожал мои появления и принимал меня как королеву. У него в прихожей всегда была масса народа. Торговцы картинами, которым он что-то должен был подписать… Когда я приходила, он всех выставлял за дверь. И мы шли обедать в каталонский ресторан. Он был отличным товарищем.
Позднее, когда я познакомилась с Мальро, я спросила его: «А вас, Мальро, как арестовали?» – «Как? По-военному. А вас?» – «А меня глупо». Действительно, я попалась по-идиотски, случайно.
(АЖ) Снова случайность?
(ДВ) Да, только жутко досадная. На Монпарнасе была маленькая гостиничка: спокойная, симпатичная, на отшибе. Она называлась «Либерия». Там останавливались люди из лионского и марсельского Сопротивления. Приезжая в Париж, я всегда поселялась там – тишь да гладь, никогда никаких облав, ничего такого. В мае 1943-го, когда я остановилась в «Либерии», там жил видный итальянский антифашист Пино Миксио – и еще он был сюрреалистом. Пино воевал в Испании, и его разыскивали немцы. Полиция пришла за ним, и, естественно, загребли всех. Его отвезли в тюрьму Шерш-Миди, а меня во Френ. Вот так меня арестовали. То есть они понятия не имели, кто я такая.
Посмотрели на мое удостоверение личности: Дина Верни, Баньюльс-сюр-Мер. Сразу же написали в Перпиньян. И вишистская полиция с удовольствием меня выдала. Разумеется, они помнили мою историю, и их злило, что в тот раз меня не осудили. Они выдвинули обвинение, еще и приукрасили. Приукрасили настолько, что это выглядело смешно. Из меня сделали какую-то шпионку, так что меня впервые допросили в гестапо, а потом, уже чаще, допрашивали в контрразведке. Были и допросы с пристрастием. В конечном счете это стало совершенно гротескным. В любом случае я не призналась, что была проводником, ни немцам, ни французам. Я говорила: «Конечно, я ходила в горы. Мне это нравится, я люблю гулять. А в Испании я покупала продукты». Кто-то мне верил, кто-то – нет. Я не признавалась, и, думаю, это и спасло мне жизнь. Потому что, если бы немцы узнали, что я помогала бежать небольшой части немецкой интеллигенции, они бы меня тут же расстреляли. Несмотря ни на что, я чувствовала, что дела мои плохи.