Он постоянно потчевал нас рассказами о своих поездках в Йоханнесбург, где никто из нас раньше никогда не бывал.
Банабахе так воодушевил нас рассказами о шахтах, что почти убедил меня в том, что стать шахтером – это более заманчивая перспектива, чем стать вождем племени. По его утверждению, каждого шахтера окружает ореол таинственности, шахтером может быть только сильный и смелый, и вообще, шахтер – это идеал мужественности. Гораздо позже я понял, что именно такие приукрашенные рассказы о шахтерах, которые выдумывали мальчишки наподобие Банабахе, являлись причиной того, что многие молодые люди устремились работать на шахты Йоханнесбурга, где они часто теряли здоровье и саму жизнь. В те дни оформление на работу в шахтах считалось почти таким же обрядом посвящения, как и ритуал обрезания. Это был миф, который больше помогал владельцам шахт (и который активно поддерживался ими), чем моему народу.
Один из обычаев ритуальной школы обрезания заключается в том, что перед церемонией посвящаемый должен совершить какой-либо смелый поступок, по возможности подвиг. В былые времена под этим понималось участие юноши в угоне скота или даже в битве, но в наше время требовалось совершить что-то скорее из разряда озорного, чем воинственного. Обсудив все возможные варианты, за два дня до приезда в Тихаларху мы решили украсть свинью. В Мэкезвени жил один наш соплеменник со старой свиньей, отличавшейся весьма злобным нравом. Чтобы избежать шума и не привлечь его внимания, мы устроили все таким образом, чтобы свинья сама, по своей воле оказалась в наших руках. Мы добыли осадок африканского домашнего пива, который имеет сильный запах, очень любимый свиньями, и выплеснули его на землю с подветренной от свиньи стороны. Животное пришло от запаха в такое возбуждение, что немедля вышло из крааля, проследовало к нам и с громким фырканьем принялось поедать осадок пива. Нам оставались лишь изловить бедную свинью и зарезать ее. Затем мы развели костер и съели жареную свинину, любуясь яркими звездами. Ни один кусок свинины никогда не казался мне таким вкусным ни до этой ночи, ни после.
В ночь перед обрезанием возле наших хижин состоялась праздничная церемония с песнями и танцами. Из близлежащих деревень пришли женщины, и мы танцевали под их пение и рукоплескания. По мере того как музыка становилась все быстрее и громче, наш танец становился все более неистовым, и мы на какое-то время даже забыли, что нам, посвящаемым, предстоит.
На рассвете, когда звезды еще были на небе, мы начали наши приготовления. Нас сопроводили к реке, чтобы мы искупались в ее холодных водах – этот ритуал означал наше очищение перед церемонией. Сама церемония состоялась в полдень, и нам было велено встать в ряд на поляне на некотором расстоянии от реки, где собралась толпа родителей и родственников, включая регента, а также группа местных вождей, их советников и старост. Мы были одеты только в наши одеяла, и, когда церемония началась под бой барабанов, нам велели сесть на свое одеяло на земле, вытянув ноги перед собой. Я чувствовал напряжение и тревогу, не зная, как буду реагировать, когда наступит критический момент. Дрожь телом или крик воспринимались как признак слабости и роняли мужское достоинство. Считалось, что мужчина должен страдать молча. Я был полон решимости не опозорить себя, своих друзей и своего опекуна. Обрезание – это испытание твоей храбрости и стоицизма. Какое-либо обезболивающее при этом не используется.