— Знаешь, я бы с огромным удовольствием выпотрошил тебя как поросенка. Но церковь платит за своих должников: поэтому мы и терпели преподобного, поэтому я не трону и тебя. Как только все уляжется, пресвитерия троекратно покроет все наши расходы. Ну а пока, говна кусок… Сиди здесь и не давай повода передумать.
Сотник вышел за дверь, громко зашуршал по дереву железный засов. Кшиштоф остался один на один со своими мыслями. И видит бог: ему сейчас очень хотелось повернуть время вспять и там — в прошлом — самому себе хорошенько вмазать по роже!
* * *
Кшиштоф дни напролет сидел в голубятне. Здесь было душно, пахло птичьим пометом и плесенью. Иногда сюда заходил фельдъегерь и снимал письма с лапок испуганных птиц. Раньше этот немолодой мужчина ходил в черной униформе, а теперь, как и все — облачился в глухой кожаный комбинезон. Старик строго оглядывал крохотные сверточки на лапках голубей, внимательно оглядывал сургуч — целый ли? — смотрел на Кшиштофа и качал головой. За окулярами маски Студент не видел глаз фельдъегеря, но мог поклясться: тот смотрит на него с презрением. Этот человек обладал крайне мерзким характером, и обычно их с Кшиштофом общение ограничивалось новостями: кто сегодня заболел, сколько умерло, сколько трупов сожгли.
Фельдъегерь рассказал, как сожгли в казематах все лавки и нары, как ошпарили кипятком стены. Еще фельдъегерь любил повторять, что сотник Ярослав специально его подселил к почтовым голубям, потому что чтение государственной почты — тяжкое преступление.
— Я клянусь тебе, мальчишка, — приглушенно скрипел голос фельдъегеря. — Одно письмо — и у Ярослава впервые в жизни гнев возьмет верх над жадностью. На его месте я бы тебя четвертовал, но он все ждет, что церковь выкупит своего лучшего студента-медика. Но всего одна печать… Только дай повод…
Кшиштоф очень боялся, что фельдъегерь сам сломает сургуч и доложит сотнику, но его манера речи, жесты и любовь к смакованию подробностей будущих пыток лишний раз говорили о том, что старику просто нравится издеваться.
— Из тебя бы вышел отличный инквизитор, пан фельдъегерь, — сказал Кшиштоф заискивающим тоном. — Ты и без каленого железа умеешь делать больно, одними лишь словами…
— О! А я им и был когда-то. Сколько преступлений против короны раскрыл… Скольких шпионов поймал, скольких допросил лично… У меня говорили даже безъязыкие! Я теперь старый для такой работы, но моя рука хорошо помнит молоток… Однако же есть своя прелесть в том, чтобы хранить секреты, а не выведывать…
Тон фельдъегеря смягчился. Видимо, слова Кшиштофа подарили приятные воспоминания и перенесли мысли старика в прошлое.