Но когда говорят о «детских» чертах Моцарта, легко забывают, насколько взрослым он был в другом. Доказательством тому служит решимость, с которой он осуществил личный бунт против своего работодателя и государя, и не меньшее доказательство — бунт против отца, давшийся ему, вероятно, гораздо тяжелее. Кризис этого разрыва, знак наступления взрослости, с точки зрения опыта жизненных циклов может казаться вполне ожидаемым нормальным случаем. Но если учитывать глубину и продолжительность предшествующей привязанности Вольфганга к отцу, то именно это отсоединение от него и не может не поражать. Оно свидетельствует о силе характера — неожиданной на фоне того, как этого юношу воспитывали.
Моцарту, как мы можем понять по его письмам, было очень важно, чтобы отец был на его стороне. Шаг, который он сделал, придал всему его будущему новое направление, и он это прекрасно понимал. И он сделал этот шаг, не спросив совета отца. Это было что-то новое в его жизни. Он действовал импульсивно, но в то же время совершенно четко сознавал, что должен действовать именно так, а не иначе.
4
Моцарт, безусловно, смог противостоять объединенным силам работодателя и суверена, с одной стороны, и отца — с другой, только потому, что его поддерживало сознание ценности собственного художественного творчества и, следовательно, своей ценности как личности. За долгие годы ученичества и странствий вундеркинда это убеждение в нем укрепилось и, очевидно, нисколько не ослабло из-за неудачного поиска должности.
Невозможно не задаться вопросом, что стало бы с Моцартом, если бы он не был уже в относительно юном возрасте так глубоко убежден в особой природе своего музыкального таланта, в обязанности посвятить ему жизнь и в том, что этот долг придает смысл его существованию. Смог бы он создать музыкальные произведения, которым обязан позднейшей репутацией «гения», если бы в критической ситуации 1781 года у него не хватило сил противостоять давлению своего государя, придворного начальства, отца — короче говоря, объединенным силам зальцбуржцев? Были бы у нас такие оперы, как «Похищение из сераля», «Дон Жуан» или «Свадьба Фигаро», клавирные концерты, подобные восхитительной «Венской серии», если бы он тогда вернулся на службу в Зальцбург, исполнял бы все обязанности, которые в нее входили — с точки зрения архиепископа, — ив лучшем случае лишь изредка мог бы участвовать в богатой венской музыкальной жизни с ее сравнительно более открытой аудиторией? На эти вопросы не стоит ожидать неопровержимого ответа. Но вполне вероятно, что если бы Моцарт решил ради пропитания подчиниться приказу архиепископа и использовать основную часть своих сил так, как того желал его работодатель, то в своем творчестве он остался бы преимущественно связан традиционными формами музицирования и имел бы меньше простора для того индивидуального развития придворной музыкальной традиции, которое характерно для произведений его венского периода и посмертной славы «гения».