* * *
Я все продумала досконально. Навязчивая идея отправить девочку-дауненка к Славе в больницу возникла у меня сразу, как только Денис рассказал об оставшемся в живых Брате — Близнеце. Славина мама была совсем плоха, а там, в больнице, девочка не будет выделяться, и обслуга Славе поможет, с ребенком повозятся, пирогами и ягодами покормят. В любом случае лучше, чем интернат для слабоумных. Слава ее читать научит, говорят, если с даунятами заниматься, они все быстро понимать начинают, приспосабливаются к жизни. А там и Брата-Близнеца освободят — срок скостят, наверняка, за явку с повинной и содействие следствию. Лет пять получит, не больше. И освободится досрочно. И будут они опять вместе, и я осталась жива из-за этого. И к бабке Татьяне будем с Денисом заезжать в гости, она тоже поспособствовала моему спасению. А какие у нее пироги! И еще надо Денису показать лес, в котором я заблудилась тогда и чуть со страху не умерла. И еще родителей с Денисом познакомить. Интересно, как с ним поладит вредный Касьян? Будет писать в тапки? Кстати Касьяна приветила соседка, увидев его в подъезде. Он сидел на лестничной клетке и мяукал таким низким утробным мявом, что казалось, будто рыдает человек. Соседка сжалилась над несчастным котом и пустила к себе и, хотя ей пришлось с характерным Касьяном нелегко, мой кот благополучно пережил эту историю.
Девочка ползала по заднему сиденью машины и бубнила что-то про себя. Денис молча вел машину, я смотрела в окно, вспоминая, как ехала из города на грузовичке почтовой связи, а потом возвращалась в город в санитарной «буханке» психбольницы, полная глупых планов и пустых надежд. Я повзрослела на несколько лет за эти две недели. Передряга, в которую я попала, была настолько жестокой и опасной, что я смотрела на жизнь совсем по-другому. Вчера звонили взволнованные родители, конечно, я им ничего не рассказала, но, положив трубку, вдруг поняла, что их трогательная забота о том, тепло ли я одеваюсь, и что кушаю на обед и на ужин, впервые была для меня приятной, и ни капельки не раздражала.
Я думала о том, что когда вернусь в свое отделение, никогда больше не буду прикалываться над Аней, потому что она на следующий день после моего исчезновения якобы с украденными наркотиками устроила в местном отделении милиции жуткий скандал, доказывая, что я никак не могла этого сделать. И еще мне очень помог звонок Петра Васильевича своему брату, который работал в медсанчасти ФСБ под Москвой, потому что лица, причастные ко всей этой истории имели высоких покровителей среди силовиков, и дело бы неминуемо «замяли», если бы не вмешались столичные контрразведчики. И Ашот Андреевич поразил меня до глубины души, когда заставил почти всех работающих в больнице подписаться под петицией о том, что я не могла быть воровкой. Ну а когда ко мне в больницу пришла наша престарелая Ольга и принесла мне шерстяные носки и банку варенья из моркови, сваренного по какому-то военному рецепту, и обладавшего чудесными целебными свойствами, я просто разревелась. Мир оказался совсем не так уж плох, как он мне стал казаться после всей этой истории. И только ночью ко мне в темноте подкрадывался липкий страх, он не хотел меня покидать после той жуткой ночи на кладбище. Несколько раз я просыпалась от собственного крика, вскакивая на больничной кровати и пугая дежурную медсестру. А в ушах все еще продолжало гудеть — «О-о Адонай, о-о Адонай!..»