— Куда-нибудь да угодим. Жратвы теперь завались. Пушки хорошие, патронов много. Не пропадем.
— Ладно. Вы обещали мне кое-что рассказать, Полина, — обернулся к девушке блондин.
— Да, — Полина опустила голову. — Только я подумала: наверное, лучше вам этого не знать, Николя.
* * *
Полгода назад Полина Гурвич, солистка одесской оперы, а заодно агент французской разведки, была приглашена на прием, который давал новый градоначальник. Прием — громко сказано, попойка отличалась от кабацкой лишь размахом. Самогон рекой, крики, сальные взгляды… Тем не менее требовалось отсидеть за столом положенное, «сделать уважение» новой власти. Полина и сидела, до тех пор пока не увидела, как в залу входит человек, материалы на которого она собирала. Человек, так же как и она, работал на «Второе бюро», но потом открестился и сдал прежним властям полевых агентов. Полина встречалась с ним дважды, передавала документы и фотографии. Рыхлый, мордастый, запитый — этот человек всегда вызывал у нее брезгливость.
— Кто это? — поинтересовалась Полина у соседа по столу, взглядом указывая на мордастого.
— Лев Николаевич Задов, градоправитель наш.
На секунду взгляды Гурвич и Задова встретились, затем градоначальник отвернулся. Через десять минут Полина бежала с приема через окно в дамской комнате.
* * *
— Уходим, — Моня навьючил на себя рюкзак с провизией. — Показывай вход, сволочуга, — махнул он стволом перед носом Шадрина.
— Я м-мог бы, — профессор запинался от страха, — м-может быть, э-э. Если в-вы останетесь… Ок-казать вам протекцию.
— Вот уж не стоит. — Блондин заткнул за пояс револьвер Болотова, подумав, приладил по соседству пистолет Лешко. — Кстати, почему у вас пришлых расстреливают?
— Н-не знаю. Но д-думаю…
— Ну-ну, смелее, — подбодрил блондин.
— Думаю, потому, что к-крамола заразна. У н-нас, видите ли, нет анархистов, эсеров, н-националистов…
— А евреи есть? — хмуро осведомился кучерявый Моня.
— У нас г-говорят «жиды». Жиды есть.
— Шлепнул бы я тебя, — мечтательно поведал Моня. — Ладно, живи. Показывай, хде вход.
* * *
Страшным выдался год тысяча девятьсот девятнадцатый от Рождества Христова, а следующий, девятьсот двадцатый, еще страшнее.
Шестая армия Южного фронта под командованием товарища Фрунзе готовилась к прорыву через Сиваш, начало которого, по слухам, ожидалось со дня на день. Бойцы Третьего краснознаменного полка Моисей Перельмутер и Николай Краснов сидели у общего костра, молчали, прислушивались к разговорам.
Был боец Перельмутер невысок, плотен, по-коршуньи носат и мелким бесом кучеряв. Еще был он немногословен, неприветлив и вечно небрит. И было в нем вороватое что-то, лихое, бандитское. Прошлое свое скрывал, и что связывало его с широкоплечим, до ассирийской темноты смуглым Красновым, оставалось неизвестным. Батальонный комиссар давно присматривался к обоим и пролетарским чутьем распознавал если не врагов, то в лучшем случае попутчиков. Мутных, временных. Ставить их к стенке, однако, комиссар не спешил. Храбрости был боец Перельмутер необычайной и отваги отчаянной… А Краснов, тот стрелял. С двух рук, на звук и навскидку, не меняясь в лице, не целясь и не промахиваясь. И таскал за собой бабенку. Тоже мутную, как и он сам, хотя и смазливую. И кем ему та бабенка доводилась — неизвестно. Вроде бы спали, как муж с женой, вместе, а на людях друг дружке «выкали».