И долго ещё судачат, прежде чем задремать, укрывшись телогрейкой.
Зайкин прилёг между Колей и Славкой. Устроил сумку с батареями в головах, закурил.
— Да-а… — мечтательно произнёс Саша. — Если бы собственными ушами не слышал, никому бы не поверил: кругом фашисты, а люди в Дедкове в поле вышли, сеют… — И неожиданно перебил сам себя: — Коля, только я в толк не возьму: где же там у вас поля? Ты же говорил — леса вокруг, знаменитые Брянские дебри…
Внизу, на другой половине вагона, плавает жёлтый круг света. Он от фонаря, висящего над фанерным ящиком, за которым сидит Горлов. Перед ним карта, и майор, глядя на неё, что-то изредка заносит в блокнот.
На карте Дедковские, Брянские леса, о которых сейчас спрашивает Зайкин. Те самые леса, которые отныне должны приютить, скрыть от вражьего взора и пропустить через себя целой и невредимой особую — девять-девять-три-три — московскую партизанскую бригаду.
— Ребята! Славка, Сашка… — зашептал Колян. — Я вам всё-всё покажу дома. И поля и леса. И те, куда мы ходим по грибы и ягоды, и те, которые дальше от нас. И сад покажу, который у нас. И дом свой. Познакомлю с мамой и главными своими друзьями — Зишкой и Серёгой. Они понравятся, вот увидите! И мама вас полюбит. Если хотите, будете жить у нас…
Поезд летел в кромешной мгле, отстукивая километры, втягиваясь в хвойные и дубовые леса, которые всё плотнее и плотнее обступали состав.
— Бабоньки, а земля-то — словно пух!
Дарья Михайловна сбросила с ног подвязанные бечёвкой галоши и босиком, с нескрываемым наслаждением засеменила по прогретой утренним солнцем земле.
— Смотрите-ка, бабушка Вавилова что молодая! — прыснули рядом женщины.
Елена Викторовна тоже засмеялась. Но посоветовала:
— Тётя Даша, ноги не застудили бы.
— Эх, милая Леночка, ничего им не сделается! А занедужу — своя ведь власть в городе, не германская! Антохин быстро поправит…
По лесной дороге к Ерохину полю шли, наверное, сотни две женщин — в пёстрых кофточках и платочках, и старые и молодые.
Вместе с ними ребятишки. Вчера под плуг, который тащили по земле на длинных постромках сами женщины, засеяли семенами ржи два поля. Теперь шли сажать картошку на дальнюю, Ерохину загонку…
«Много ли надо человеку для счастья? — размышляла Елена Викторовна, шагая рядом с Дарьей Михайловной Вавиловой. — Почувствовать на щеке ласкающую теплынь солнышка, пройти босиком по росной траве, посмеяться чьей-нибудь задорной выдумке. Всё это, конечно, радость. Но человеку нужно такое счастье, чтобы — на всю жизнь! А оно возможно только без войны».