Лиментани настаивает на том, что вагинальный мужчина идентифицирован с матерью. Однако здесь опять не находится места для сиблинга в этой смешанной идентичности, когда вагинальный мужчина является и матерью, и ребенком, каким он был, когда на свет появился реальный или воображаемый сиблинг. Замещающий ребенок, такой как «Пигля», описанная Д. Винникоттом, становится не только утраченной матерью, но и матерью и новым ребенком одновременно. Эта детская идентификация, которая начинает переживаться как регрессия, связана с бессознательной фантазией, в которой вагинальный мужчина как бы делит свое детское место со своим собственным ребенком. В таком случае между отцом и ребенком возникает колоссальная сиблинговая ревность. Вместе с трансформацией матери в аффективный объект вагинальный мужчина не утрачивает ее в качестве эротического объекта. Она остается желанной, но в его сознании она предала своего ребенка (его самого), совершив измену, то есть завела какого-то любовника, который не является им самим. Здесь я добавлю, что подобная идентичность приводит вагинальных мужчин во взрослом возрасте к адюльтеру. Когда жена вагинального мужчины рожает ребенка, для него это становится свидетельством адюльтера его матери, которого он всегда страшился>1. Тезис Лиментани заключается в том, что такой мужчина идентифицирован с женщиной как с воплощением его матери, которая защищает его от «первичного ужаса» и потому лишена сексуальности.
В детстве, в котором вагинальный мужчина все еще пребывает, мать предала его, чтобы иметь отношения с его отцом – ее мужем; будучи идентифицированным со своей сексуальной матерью, вагинальный мужчина, истерик и Дон Жуан, обнаруживает свою сексуальность. Он идентифицируется с эротической женщиной, вместо того чтобы признать неизбежную утрату матери, какой она была в его младенчестве. Если обратиться к выводам Боулби, то можно сказать, что вагинальный мужчина (или женщина) не оплакал утрату ни своей инфантильной матери, ни своего инфантильного Я. Интересно, что у него нет ни образа, ни даже воспоминаний о собственном детстве: не отказавшись от него, он, разумеется, не может создать его внутреннюю репрезентацию.
Психическая картина, которую рисует Лиментани, объясняя воздействие первичного ужаса, напоминает мне историю про маленькую обезьянку, которая цепляется за материнскую шерсть, когда слышат какой-то необычный шум, подозревая, что это пришел кто-то типа льва. Но мать, за которую она цепляется, – это знакомая мать, присутствие которой воспринимается как должное. Тем не менее вся симптоматология вагинального мужчины – раздражительность, ревность и прочее – означает для меня нечто другое, а именно двойную опасность внешнего мира. Снаружи находится не только лев, один из «хищников» Боулби, но и сама мать приобретает какую-то незнакомую форму, как неизвестный шум в лесу, и это пугает. Мать беременна. Вагинальный мужчина (или женщина) идентифицируется не с меняющейся матерью, а с идеальной женщиной, с матерью, которая не может изменить форму, стать незнакомой, не может иметь других детей, стареть, болеть или отдаляться: таким образом, та женщина, с которой они идентифицируются, является иллюзией.