Там продолжились поздравления, тосты, пожелания… Танцевали медленные танцы по парам и быстрые одним большим кругом или выстраиваясь друг за дружкой, держа впереди стоящего за талию и лавируя между столиками – и всё это во главе с министром… Было здорово, весело и хотелось продолжать до утра. Но советские рестораны работали до 23-х часов. Пришлось расходиться – одним по домам, другим – по гостиничным номерам.
Вернувшись домой, семья Семешко долго не могла угомониться. Рассматривали подарки, расставляли цветы. Их было так много, что не хватало ваз. Ставили их в вёдра с водой, в тазики…
Наконец, Пётр Пантелеевич отправил всех спать, а сам остался на кухне. Выключив свет, он сидел в темноте, глядя в окно. Он был переполнен впечатлениями от прошедшего дня. Но что-то ещё просилось наружу, что-то такое, чего он понять и объяснить не мог.
Смятение охватывало Петра Пантелеевича – что-то где-то рядом, а он не может это ухватить. Он всматривался вдаль, в черноту окна, смотрел на уснувший город. Была непроглядная чёрная ночь, и лишь свет фонарей на городских магистралях разрезал её. До рези в глазах он всматривался в эту чёрную ночь с отблесками фонарей, словно хотел там что-то увидеть… И вдруг он вспомнил! Он увидел такую же чёрную ночь и вздыбленные горящие вагоны, своим пламенем освещающие ночное небо. Он увидел себя – маленького мальчика, бегущего от места крушения железнодорожного состава. Он бежит, падает, встаёт и снова бежит… Неужели это было?! Неужели это было с ним?!
У Петра Пантелеевича было несколько картин-воспоминаний, с которыми он не мог разобраться. Вернее, он не понимал: воспоминание ли это, или ему такое приснилось, пригрезилось или он сам придумал себе эти картины… Теперь, когда ясно всплыло в памяти ночное крушение эшелона, он понял, что те обрывочные воспоминания вовсе не грёзы и не фантазии, а самая настоящая явь, которая была в его жизни. Но когда? И где?
Жена Нина подошла сзади и обняла Петра Пантелеевича.
– Петенька, почему не ложишься? Идём спать, поздно уже.
– Подожди, Ниночка, сядь, – он взял её за руку и усадил рядом с собой. – Ты знаешь, по-моему, у меня была какая-то другая жизнь, но я не могу понять, где это было и когда это было…
– Петя, ты, наверное, много выпил сегодня, – умиротворённо ответила супруга. – Тебе надо отдохнуть, а утром всё пройдёт, станет легче.
– Нет, Нина, ты послушай! – Пётр Пантелеевич был взволнован. – У меня давно в мозгу крутятся некие картины. Будто я в большом зоопарке, бегаю от клетки к клетке с разными зверями… То вдруг кафе, где я не мог выбрать себе пирожное, потому что они все были красивые и мне хотелось всего сразу. А потом сидел на улице за столиком и хотел дёрнуть за косу девчонку за соседним столиком. Странно, я чувствую, что кто-то со мной был и в зоопарке и в кафе, но не могу вспомнить, кто. Лица не вижу… Девчонку за соседним столиком помню, а кто сидел со мной рядом – не помню. Витрины с пирожными помню, а с кем был – не помню. Ещё помню, что с кем-то мы идём вдоль моря, разговариваем, я кидаю камушки в воду, хочу, чтоб они подскакивали несколько раз по поверхности, но у меня ничего не выходит. Я не мог понять, откуда это в моей памяти, в моём мозгу, я даже считал, что это мои детские фантазии, что это то несбыточное, о чём я мечтал в детстве и нафантазировал себе сам то, чего не мог получить. Так было до сегодняшнего дня. И вот сейчас я вспомнил ещё один эпизод: ночное крушение железнодорожного эшелона, вагоны сходят с путей, вздымаются вверх, вокруг крики о помощи, стоны, всё горит, люди выпадают из окон громоздящихся друг на друга вагонов… Я бегу, кричу от ужаса, падаю, встаю и снова бегу… И это не фантазия, это точно со мной было, я в этом уверен. Я даже помню, что у меня лоб был перебинтован.