Он достал откуда-то длинноствольное охотничье ружье, высунул его в открытый иллюминатор и, прижав приклад к плечу, прицелился вверх. Подождав немного, он передал ружье Менджюну:
— Это ружье японского производства. Говорят, неплохое. Давно хотел подарить вам, да все некогда было. Возьмите, оно ваше.
Они еще долго разговаривали, потягивая кофе. Разошлись поздно. Выйдя из каюты, Менджюн еще раз посмотрел на ночное небо. Над спящим океаном стояла чудная ночь. И казалось ему, что высоченная мачта вырастала прямо из звездного неба, а к ней ракушками прилипли и капитанский мостик, и палуба, и многочисленные корабельные пристройки. То была картина опрокинутого таинственного мира. Менджюн отыскал на палубе укромный закуток и улегся прямо на голые доски. Теперь он видел чаек прямо над собой. Ему чудилось, что эти божьи твари летели от самого края небесной тверди и, встретив на своем пути мачту, не смогли преодолеть эту преграду и теперь повисли на ней безжизненными белыми лохмотьями.
На дворе стояла поздняя осень и тихо вздыхала, запахнув свою ветхую парчовую ризу. Дорога от университета до центральной улицы с обеих сторон обсажена могучими платанами. Сейчас их зеленое буйство сникло, некогда густые кудри опали, и на обнаженных ветвях трепетали увядшие листья, которые, вверяя свою судьбу шальным ветрам, то и дело срывались с места и долго кружились в воздухе, словно запущенные чьей-то сильной рукой игрушечные вертушки.
Ли Менджюн вытащил университетскую многотиражку из стопки книг, которую нес под мышкой, и на ходу развернул. Там было напечатано его стихотворение. Обычно рубрика «Поэзия» помещалась на последней полосе. Сегодня в ней отдельным столбцом, как последний аккорд номера, красовался заголовок:
В облаках зеленых акаций
Утопающий окрестный холм,
Мы всегда любили там
Ходить на досуге вдвоем.
Вся земля в буйстве цветения,
На ветвях уже проклюнулись почки,
Точно из коконов пахучие червячки.
Друг мой, глядя на небо,
С чувством вздыхая, восклицал:
«Видать, весна — для всего панацея,
Скоро мы услышим вещий пролог,
Как аккорд этих почек,
Мятежных акациевых почек.
Не правда ли?»
Всяк, кто живет на земле,
Безмерно рад весне —
Всеобщего цветения поре.
Друг мой, поднеся горсть лепестков,
Жадно вдыхает их аромат.
Черт возьми, как это здорово,
Что жизнь есть —
Мы, да эти цветы.
Потому, может, в эту пору
Небо все выше уходит от нас,
Этот бездонный лазоревый парнас.
Друг мой, глядя на акациевые ветки,
Уныло произнес, вздыхая:
«Как тернисты тропки жизни,
Как эти колючие ветки».
Только ко всему безучастный, я