После чего я снова отождествился с Демиургом, рассматривая Монастырского со стороны, и начал называть, лежа спиной на диване и с закрытыми глазами, причем как-то чисто бюрократически, отстраненно, имена моих знакомых женщин и мужчин, как бы ментально трансформируя на них янтру «Коня», причем помню, что никак не мог подыскать пару для Кизевальтера и был очень раздражен — с «небесной» бухгалтерией что-то не ладилось. Но мне тут же как бы беззвучно «нижние чины» объяснили, что, мол, необходимо с той и другой стороны иметь разорванные цепи, так как два крайних члена «отсюда» сцепляются с двумя небытийными «оттуда» и цепь «замыкается» («оттуда», вероятно имелся в виду «тот свет»). Мне, в качестве Демиурга, было, в сущности, глубоко наплевать на технические детали, сцепляется ли там чего или не сцепляется. Ко мне опять вернулось чувство брезгливой какой-то обиды, что, вот, мол, пробудили меня и заставляют заниматься черт знает чем. Во время этой дикой вселенской «магии» должен был странным образом проучаствовать царь правды Мельхиседек, который оказался каким-то вечно неприкаянным бродягой. Мне нужно было почему-то разорвать его пополам и одну его половину «поместить» в женщину, а другую — в мужчину. На моем круглом столе, покрытом красной бархатной скатертью, я «внутренним оком» — это была не галлюцинация, а «силовое» представление, — вдруг почувствовал как бы кружение по краю стола, кружение какого-то тела необычайной силовой мощи, как бы какой-то маятник в виде шара, который медленно, но, повторяю, со страшной массой, силой крутился, катался по краю круглого стола — это и был Мельхиседек. Но поскольку моя мощь Демиурга превосходила любую другую, то я его как-то расчленил, разделил. Он остановился и исчез. Исчез и я в виде демиурга. У меня опять возникло желание уебать из этого бреда с помощью янтры «Коня». Тут же последовала классическая средневековая сцена совокупления с суккубом (или инкубом — не знаю). Все еще лежа на спине с закрытыми глазами, я поднял руки, которые до этого бессильно лежали на диване и вдруг ощутил, что глажу ими бедра Ани, которая сидит на мне, поджав ноги, в виде женской половины янтры «Коня» (руки подняты над головой и сцеплены пальцами как бы «замком», причем пальцы расставлены таким заборчиком в виде пятирядного креста). Я от удивления — страха не было — приоткрыл глаза и там, где должна находиться ее голова и поднятые руки — увидел ее как бы светящуюся фигуру — на мгновение, потому что скоро это мистическое совокупление перешло в какое-то странное онанирование. Член мой был напряжен, но тактильно я его не трогал, так как мои руки «лежали» на Аниных воображаемых бедрах. Зато я все время повторял слово «анечка, анечка», но имея в виду при этом не Аню, а как бы ласкательно-уменьшительное имя бога Онана. Тут у меня в голове что-то промелькнуло от «демиурга»: что, вот, мол, чтобы монахи онанизмом не занимались, и вообще, чтобы разрешить ситуацию совокупления в «духовном смысле» и придумана эта янтра «Коня». В том смысле, что нужно нормально совокупляться, не хрена идти против естественности.