Митинг в Чикаго. «Я шагнула вперед, к микрофону, — писала Людмила Михайловна. — Перед сценой собралась изрядная толпа. Я отчетливо видела лица людей в первых ее рядах: в основном мужчин лет 30–40. Они довольно приветливо меня рассматривали и улыбались. Я начала с нескольких фраз о войне, что бушует сейчас в далекой от них России, потом сделала паузу и резко возвысила голос:
— Джентльмены! Мне двадцать пять лет. На фронте я уже успела уничтожить триста девять фашистских солдат и офицеров. Не кажется ли вам, джентльмены, что вы слишком долго прячетесь за моей спиной?..»>{416} Толпа молчала несколько секунд, слушая перевод. Потом на старинный парк обрушилась настоящая буря. Люди вопили, что-то скандировали, свистели, топали ногами, аплодировали. К эстраде бросились журналисты. Расталкивая репортеров, туда же устремились и те, кто хотел сделать взнос в фонд помощи СССР.
Голосом Людмилы говорила советская молодежь, не ведавшая пощады к вероломному врагу. Говорила убежденно, страстно. Сколько раз заокеанские журналисты пытались проверить ее на излом! Донимали вопросами: ее ли, молодой обаятельной женщины, дело — воевать? С какими чувствами она стреляет в людей? Как может хладнокровно, часами выслеживать солдата или офицера на «той» стороне с единственной целью — улучив момент, застрелить, уничтожить? Она отвечала просто: стреляла не в людей, а во врагов, незвано пришедших на нашу землю: «Я собиралась быть или учителем истории в средней школе, или научным сотрудником в библиотеке или в архиве. Вместо этого стала фронтовым снайпером, умелым охотником на людей, одетых в румынские и немецкие мундиры. Но зачем они пришли сюда, на мою землю, зачем заставили меня отказаться от моей мирной профессии?..»>{417}
Словам, да еще произнесенным, хотя и с внутренней страстью, но хладнокровно, так что и ожидать от молодой женщины было трудно, конечно, верили. Однако дотошной журналистской братии мало было слов, она хотела своими глазами увидеть стрелковое мастерство гостей.
«Почти всегда, когда мы с Людмилой посещали воинские части и подразделения, — вспоминал В. Н. Пчелинцев, — как бы случайно появлялся или автомат, или карабин, а иногда и винтовка. Этим „случайностям“ мы поначалу не придавали особого значения. Однако, как только у меня или у Людмилы оказывалось в руках оружие, обязательно следовало предложение „испытать его“, попросту говоря, недвусмысленно предлагали из него пострелять… Вежливая попытка вернуть оружие ни к чему не приводила — оружие снова возвращалось к нам в руки. Стало ясно, что наши новые друзья, и в первую очередь корреспондентская братия, упорно хотят удостовериться в нашей снайперской стрельбе… До них никак не доходило, что миловидная девушка в военной форме, которая совершает турне по их стране, действительно была способна уничтожить несколько сот нацистов. Высказать свои сомнения напрямую выглядело бы оскорбительным. Вот они и шли поэтому на разного рода „хитрости“»