Все. Ставлю чайник. Иду будить Кирилла. Сяду на край дивана и буду шептать его имя. Пока чайник не убежит или пока Кирилл не проснется. До скорого, старушка моя…
Клара. 9 июля, воскресенье, 23.47
Нельзя мне было ехать на эти похороны так же, как нельзя было ехать на проклятый пикник, им предшествовавший. Пашик, завтра я там быть не желаю. Деньги Олега мне не нужны: лишь бы Кириллу хоть что-нибудь досталось. Жалко мальчика. Я же — никто. Меня даже по-настоящему не было: так, покрутилось нечто эфемерное на горизонте да и пропало. Ну, а из сердца призраки испаряются легко. Ещё до того, как с глаз долой.
Ты говоришь о крыше… Не упоминаешь, не повторяешь, — твердишь. Ну, может, не совсем, как заклинание, зато трижды. Если не ссылаться на твой предыдущий и-мэйл, где речь идёт о том же. Значит, крайне взволнован, даже, пожалуй, напуган. Причины твоего волнения легко объяснить. Но, собственно, чего ты боишься? Это мне крышка. А ты соберёшься, разберёшься… Кстати, ты не так плохо выглядишь. Хочется надеяться, пройдут для тебя эти страшные дни и жизнь наладится. Комплексуешь только чересчур. И пьёшь, конечно, тоже через край.
Ну что ж… Мне очень стыдно, что не оправдала. Я чувствовала, что сорвусь, да было бы странно, если бы мне удалось без напряжения выдержать ещё и это. Всё-таки я не статуя, а живой человек. Всегда считала себя маленькой, тихой, незаметной… И вдруг — такое навалилось! Да ещё в качестве бесплатного приложения ко всей этой семилетней эпопее с Олегом, измотавшей меня до последнего предела.
Вот. С самого начала мне было ясно, что на похоронах истерики не миновать. Не знаю только, на что надеялась. Когда я увидела его там… Внутри… А потом ещё гроб опустили и стали бросать землю… Паша, я ведь никогда этого выдержать не могла. Независимо от того… Ну, кто — покойник в общем… Там же так страшно, так темно должно быть. И ещё эта змея рядышком. Не она — я мечтала лечь рядом с ним. При жизни не получила этого счастья, и после смерти — опять то же самое. И винить, кроме себя, некого.
А вообще-то, страсть, как мертвецов боюсь. Если хочешь знать, я даже в мавзолее нашем знаменитом никогда не была. Мимо проходила, а в очередь не становилась: как подойду, так — чуть ли не обморок. И что это за болваны там торчали, на что любовались?
А в прошлом году, когда я ездила в Израиль, то прошла мимо гроба с останками Христа. Там почему-то не оказалось ни страшно, ни торжественно. Я даже не поняла, где, что… Проскользнула — и всё.
Вот. Да что тебе о своих чувствах… Кажется, вообще никаких не осталось. Да Бог с ними, с чувствами. Расследование заинтересовалось серенькой мышкой — мной. Вчера, пока там речи толкали о том, какие Олег и, главное, Зинка были порядочные, да как друг друга любили, каждое слово ножом в сердце… Короче, ко мне подошел этакий Порфирий Петрович в калифорнийской интерпретации: стройный, спортивный, зубастый (в буквальном смысле), улыбка, несмотря на похороны, — сто одиннадцать на восемь… Побеседовать, говорит, необходимо, но позже, один на один, а сегодня счёл нужным представиться. Для начала, дабы пристреляться.