Павлик, меня вот ещё что теперь мучает: боюсь, как бы ты меня неправильно понял. Я ни в чём Олега не обвиняю. Просто он меня не любил. Просто его самого так же воспитывали. А вот полюбил Зинку. Ей даже особо работать над этим не пришлось.
Павел. 9 июля, воскресенье, 10–45
С добрым утром!
После твоего последнего послания мое «с добрым утром» звучит, как насмешка, но ничего не поделать: меня так воспитали — вежливым. Я его (не утро, а послание твое) распечатал на принтере, чего обычно стараюсь не делать, ибо я жмот и экономлю бумагу. Ну, что тебе сказать, кроме «м-да-а»?.. Клар, я ничего, ничегошеньки же не знал!!! Окончательный удар по уехавшей моей крыше. Знаешь, интересное такое состояние: сижу вот, улыбаюсь сам себе, прям как этот, ну, тот, у которого крыша того — как это называется… вот видишь, даже слова, которое во всех анекдотах, вспомнить не могу!
Значит так: откладываю распечaтанное до лучших времен, то есть, до возвращения крыши: сколько ни перечитываю, все равно не въезжаю до конца. Сейчас пойду будить мое любимое юное чудовище (он от тебя вернулся поздно, излучал сытость и умиротворенность, — можешь скромно называть «остатками» то, чем ты его кормила, знаю я эти твои «остатки по-королевски», - и уснул сразу, как будто щелкнули выключателем), и едем за тобой. В четверть первого мы у тебя.
Просьбы к тебе: а) прекратить рыдать и накраситься чем-нибудь несмываемым, потому что обещали дождь и потому что не обещали, что ты больше не будешь рыдать; б) быть по возможности более-менее готовой вовремя — обрати внимание: я не сказал «быть готовой», ибо знаю, это невозможно, но хоть до какой-то степени!; в) последить за мной, ибо после твоего письма я знаю точно, что нажрусь, но, пожалуйста, проследи, чтобы это случилось со мной не до похорон, а после; и, наконец, г) если пункт «в» мне действительно удастся, забери на ночь Кирилла к себе (убедившись, разумеется, что он обойдется без ручек очаровательной еврейки, трущих ему похотливую его спинку…).
А в смысл написанного тобой мне еще вдумываться и вдумываться. Но это не сейчас. Сейчас — суровая реальность. Завтра утром у них (язык не поворачивается сказать «покойников») собирается родня с обеих сторон (я так и не знаю точно, сколько той родни прилетает) и семейный «си-пи-эй»: я нашел его телефон с помощью Кирилла, и он обещал быть со всеми последними раскладками. И мы с Мишкой — в качестве черт нас знает кого, ну, скажем, «близких друзей семьи». Он, Мишка, звонил мне полчаса назад, мялся, извинялся, и при всем при том задавал мне такие вопросы, как будто я — нет, даже не следователь, а господь Бог, всеведущий и вездесущий. И на участие в сугубо материалистическом завтрашнем мероприятии согласился. Что принесло мне несказанное облегчение. Ибо ты же меня знаешь: это я выгляжу так солидно и уверенно, а на самом деле тряпка, о которую только ноги вытирать. Клар, не желаешь присоединиться к этому действу в качестве «близкого друга семьи»? Не к вытиранию ног, конечно, а к завтрашнему мероприятию? Повторюсь: после того, что ты мне написала и о чем ни я, ни кто другой, похоже, понятия не имел…