И тут Марго набирает в лёгкие побольше воздуха и буквально рапортует, всё так же глядя в сторону: — Ладно, чего там долго мусолить… Я это.
Кирюшка равнодушно пожимает плечами, а я чувствую, что вот оно, сейчас всё рухнет. Что именно — ещё не знаю, но ощущаю: надвигается нечто страшное, соизмеримое с последними днями нашей сумасшедшей действительности.
И не преминуло. Потому что Марго как-то вдруг повернула голову прямо на Кирилла, носом слегка шмыгнула и решительно, даже немножко деловито, сообщила: — Я - твоя мама, Кирилл. А ты меня и не знаешь.
Можешь себе представить, Павлуша, что со мной происходило в эти минуты.
Новоиспеченная блудная мама жалко улыбается, видно, что за внешним холодом её всю трясёт, потом пытается дотянуться до Кирилла дрожащей рукой (если бы не эта агония её руки, я бы ни за что не догадалась, что человек волнуется), а мальчик вцепился в меня и орёт: — Нет у меня никакой мамы! Вот Кларуся — и больше никого у меня нет! Я только с ней хочу! Никакой мамы мне не надо!
У Марго начинает дрожать рот, но она держится, как кремень. Я стою, онемевшая и оледеневшая. А у Кирилла уже что-то похожее на истерику. Без слёз, но зато со взрывом эмоций. Из того, что он выкрикивает, понять что-нибудь сложно, но его мало-членораздельная речь имеет всё же общий смысл и смысл этот заключается вот в чем. Когда наконец-то он дождался, что сможет остаться со мной, и когда наконец-то, хоть на последние три года детства получил человека, — является какая-то проститутка (так и обозвал!) и начинает строить новые козни. Где она шлялась эти пятнадцать лет? Вытерла ему слезу, когда он плакал? Успокоила, когда плохо было? Просидела ночь у его постели, когда он болел? И дальше, всё в этом же роде. Схватился за голову, стал раскачиваться, как раввин во время молитвы, и причитать: мол у всех «родители как родители», а у него «козлы и кукушки». Точно, у парнишки депрессия. Боже мой, как излечить этого мальчика! В заключение, он обвинил Марго в том, что она просто хочет сдирать с велфера деньги на ребёнка, и пускай ухватится за свою гитару, а он всё равно от такой мамаши сбежит, куда глаза глядят. А ему от этой жизни всего-то и надо — чуть спокойствия, а то забали (представляешь — так и выдал матом!) предки. Тут меня по всему телу продрало, потому что он, в дополнение ко всему, воскликнул: «Хоть ЭТИ оставили в покое — и то хлеб!»
Вот. А тут ещё ты со своей любовью.
Ой, только тебя вспомнила — и появился сигнал, что от тебя сообщение. Ладно, я допишу сейчас своё, а твоё прочту потом: прерываться боюсь, горячее кую (можешь не хихикать: там именно «К»).