– Думаю, – сказала я, – что Элиот отправился в Бирмингем.
Она с ужасом взглянула на меня:
– В Бирмингем?
– Там один человек предлагал ему работу. Элиот поделился со мной. Что-то связанное с подержанными машинами. Элиот, по-видимому, считает предложение интересным.
– Но я не могу переселиться в Бирмингем!
– О Молли, вы и не должны! Элиот вполне способен жить отдельно. Отпустите его. Дайте ему шанс что-то предпринять в жизни самому.
– Но мы никогда не расставались!
– Вот, может быть, как раз и наступила пора вам пожить отдельно. У вас есть дом в Хай-Кроссе, ваш сад, друзья…
– Я не могу оставить Боскарву. Оставить Андреа. Оставить Гренвила.
– Нет, можете! И мне кажется, Андреа стоит вернуться в Лондон, к родителям. Вы сделали для нее все, что могли, но здесь ей было плохо. Все и произошло, потому что она здесь чувствовала себя одинокой и несчастной. А что до Гренвила, то с ним останусь я.
Я спустилась наконец вниз, прихватив с собой поднос. Я внесла поднос в кухню, поставила на стол. Сидевший за столом Петтифер поднял на меня взгляд из-за вечерней газеты.
– Как она? – спросил он.
– Сейчас ничего. Она согласилась с тем, что Андреа лучше уехать домой, вернуться в Лондон. А ей самой отправиться в Хай-Кросс.
– Она всегда к этому стремилась. Ну а вы куда?
– Я остаюсь здесь. Если вы не против.
На лице Петтифера промелькнуло выражение сдержанного удовлетворения – выразить радость яснее он не умел. Да мне и не надо было от него никаких слов. Мы поняли друг друга.
Петтифер перевернул газетный лист.
– Они в гостиной, – сказал он. – Ждут вас.
И он углубился в отчет о скачках.
Войдя в гостиную, я увидела их на фоне двух портретов Софии в белом платье – Джосса, стоявшего у камина, и Гренвила в его глубоком кресле. Оба они вскинули на меня глаза – длинноногий молодой человек, черноглазый и раскосый, и старик, от усталости не сумевший подняться мне навстречу. И я направилась к ним, двум моим самым дорогим на свете людям.