По замечанию историка Н. М. Карамзина, «в три часа не стало Москвы». Немец Иоганн Таубе, состоявший на русской службе, писал после ухода ордынцев: «Москва так выгорела, что не осталось ничего деревянного, даже шеста или столбца, к которому можно было бы привязать коня».
Таубе определял количество погибших в 120 тысяч человек, но оговаривался, что в это число входят только люди именитые, «без простых». Карамзин раскрывал эту оговорку («без простых») так: «Людей погибло невероятное множество: более ста двадцати тысяч воинов и граждан, кроме жён, младенцев и жителей сельских, бежавших в Москву от неприятеля; а всех около семисот тысяч».
Эта цифра кажется маловероятной для города в третьей четверти XVI столетия, но, во всяком случае, жертвой огня стала не одна сотня тысяч жизней. Тлетворный запах гниющих трупов ещё долго стоял над огромным пожарищем. «Кто видел сие зрелище, – писал современник, – тот вспоминает о нём всегда с новым ужасом и молит Бога не видать оного вторично».
Царь приказал расчищать пепелище. Из-за нехватки людей хоронили только богатых и знатных. Тогда Грозный распорядился бросать останки людей и животных в… Москву-реку. Это привело к тому, что её запрудили трупами и течение воды остановилось. Пришлось собирать людей из других городов и предавать обгоревшие останки земле. Англичанин Джером Горсей свидетельствовал: «Реку нельзя было очистить от трупов в течение двенадцати месяцев».
Конечно, Девлет-Гирей поспешил воспользоваться своей удачей. Вскоре после возвращения царя в столицу в неё прибыло посольство из Крыма. Посланник хана («безобразнейшая тварь», по определению современника) грубо брякнул следующее:
– Государь и господин Девлет-Гирей, великий государь всех государств и ханств, послал спросить своего вассала, Ивана Васильевича, по милости его – великого князя всея Руси: как ему понравилось ханское нерасположение, показанное огнём, мечом и голодом? Теперь Хан посылает ему следующее утешение [при этом посол вынул из запазухи нож]: пусть царь перережет себе горло!
Конечно, дерзкого нехристя вытолкали из приёмных покоев Ивана IV, но, продержав несколько дней в томительной неизвестности, вновь допустили перед государевы очи. На повторном приёме Грозный заявил послу:
– Скажи этому язычнику неверному твоему господину что не он меня поразил, а Бог за грехи мои и моего народа против Господа и Христа и дал ему, сатанинскому отродью, власть и возможность быть орудием моего наказания. Но не сомневаюсь в том, что его же милостию и благодатью отомщу ему и сделаю его своим вассалом. Скажи, что я сильно желаю этого.