Она смотрела так же хмуро, но ответила:
— Аэти. Из Урэ, с мыса Трепангов. А тебя?
— Иар, — говорю. — Иар из Петрозаводска. Тебе не выговорить будет.
Она даже усмехнулась.
— Я выговорю. Пэтрозаводэска. Длинное слово.
— Какие, — говорю, — у тебя способности. Я думал, ты ни за что не сможешь выговорить. А твой белёк — мальчик или девочка?
И у неё разгладилась, пропала эта хмурость. Она махнула ресницами, длиннущими, белыми:
— Белёк — мальчик. Очень милый, мне так жаль, что с ним нельзя играть. Я придумала ему имя. Халэ. Это красиво?
У меня горло судорога свела, еле отдышался, но проглотил комок как-то. Даже удалось ответить, не заикаясь. Я ей сказал:
— Да прекрасно просто! Ты замечательное имя придумала. А на Океане-2 вы ещё наиграетесь. Там, знаешь, все говорят, что очень похоже на Шед.
И я опять поразился, какие они доверчивые. Она мне смотрела прямо в лицо, прямо в душу — своими громадными глазищами… просто… ну, не знаю… ничего там не задевало и не цепляло, просто совсем чистый детский взгляд. Без всякой тени. Но она спросила:
— А ты сам видел?
— Да, — сказал я. — Конечно. Я там водил орнитоптер. Там холодный океан, волны громадные… ваши птицы живут, такие здоровенные, серые, рыбки, крабы…
И она, так и глядя мне в лицо, как шедми это делают, спросила, снова без всякой тени:
— А там всех убили, да? Всех людей и всех шедми там убили, да?
И я тормознул. Ребёнку вроде нельзя было так прямо и резать правду-матку, надо было соврать что-нибудь обтекаемое… но у меня враньё не шло с языка. И я сказал:
— Да, Аэти. Там всех убили. Я случайно остался. У меня орнитоптер горел, он упал в океан, на отмель — и почему-то не взорвался. И меня подобрали, еле живого. А всех остальных убили.
У неё глаза ещё расширились — и она потянулась своей тоненькой утиной лапкой к шраму у меня на шее.
— Это тебя там ранило? — дотронулась — и пальчики отдёрнула. — Ой! Какой ты горячий! Это потому, что ты болеешь, да?
— Нет, — сказал я. — Все люди горячие. У нас в мире очень тепло, вашим не нравится, они говорят — душно.
Она совсем не боялась. И больше того: она совсем не стеснялась. Она со мной разговаривала, как с одноклашками, как с братишками-сестрёнками. Ни чужака она во мне не видела, ни взрослого-авторитетного. Я с её сородичами прилетел сюда, сказано, что спасать их всех, отвезти на Океан-2 — и она ни на миг не усомнилась. И мне этого было не понять.
Она была уже большая девочка, эта Аэти. Но доверчивая, как совсем крохотная кроха.
И у меня от этой её доверчивости сжималось сердце.
Меня Алесь позвал, иначе я бы с ней болтал и болтал. Я ради таких, как она, сюда прилетел. Что угодно бы ей объяснил — если бы ей хотелось слушать… только надо было работать, полно тут работы было.