— Капсулы — и ничего больше, — уточнил офицер, и в его голосе лязгал уставный металл, как танковые гусеницы. — И шедми не должны забирать информацию с бортовых компьютеров.
— Они в любом случае не смогут, — пожал плечами Алесь. — Они уничтожили носители информации, кроме тех, что поддерживают системы жизнеобеспечения, ещё до того, как связались с вами в первый раз. Они же знают, с кем имеют дело.
Офицер смерил его взглядом, который явно переводился в очень нецензурные слова, резко отвернулся и отошёл.
Только после этого нам позволили стыковку со станцией.
Там я, конечно, была совсем бесполезна, если смотреть на меня как на рабочую силу. Я не умею управлять экзоскелетом — да и вообще ничего толком не умею в космосе. Меня отодвинули и забыли. Я могла только смотреть и слушать… и было на что, на самом деле.
Я видела много разных вещей, которых была видеть не должна. Я могла бы…
Но на самом деле уже не могла бы. Всё, что происходило с нами с того момента, как «Астра» покинула Землю, слишком основательно меня изменило.
Я, например, видела, что Юлька и шедми со шрамом на лице прятали в капсулу, где лежал тяжелораненый солдат-шедми, несколько непонятных штуковин — я не я буду, если не копии с информационной директории. Эти носители выглядели так странно, что их можно было запросто перепутать с обычным медицинским оборудованием — и я понимала, что военным они так и скажут. Что это запчасти для медсканера какого-нибудь — и фигу подкопаешься, если не ксенолог.
Потом они перенесли эту капсулу на «Астру», и вид у них был абсолютно невозмутимый.
Я видела, как Бердин разговаривал с ребёнком-шедми. В тот момент я поняла, что он — законченный маньяк: земные мужики и со своими-то детьми редко разговаривают… так. Он что-то делал со своим экзоскелетом, подтягивал что-то, продувал сжатым воздухом — а рядом крутилась девочка-шедми и мешала. Поминутно спрашивала, что он делает, зачем он это делает — ну как все дети пытаются обратить на себя внимание и достают взрослых вопросами. А Бердин отвечал… как дочке. Я видела: он здорово напрягается, чтобы ответить понятно. И что он спешит и нервничает — но он ни разу её не прервал. И не заикался.
А я думала: как же всё это умещается в одном человеке? Не понимала.
Ещё я видела, как они носят эти капсулы. Носят, носят, носят… Я смотрела на них и видела тех… двести лет назад… которые за станками по четырнадцать, по шестнадцать часов… Ко мне подошла та Аня, которая как хомячок, велела идти за ней — и я пришла на камбуз «Астры». Там мы заваривали кофе и капали в чашки стимулятор, а потом я разносила этот кофе тем, кто таскал капсулы на борт. Потом надо было сделать какую-нибудь еду, которую удобно жевать на ходу, и носить уже её. Скоро я так забегалась, что от усталости с ног валилась, но все работали тяжелее, чем я, и наши женщины в том числе — и мне было стыдно сказать, что надо отдохнуть.