Отец Тимофей все думал, будто он что-то сделал не так, не договорил ей о чем-то, не объяснил, не смог больную душу утешить по-настоящему, словами какими-то правильными в путь вооружить. Вот ведь и хотел, но что-то не вышло, не получилось…
Наконец произнес тихо:
– Духовная гордыня.
И замолчал снова.
Переспрашивать никто не стал. Знали: если захочет – скажет сам. А молчит если, то тут уж проси не проси – слова не выжмешь.
– Ну, сказано ведь, сказано. – Отец Тимофей произносил слова так, словно спорил с кем-то невидимым. – «Кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится», – вздохнул и снова повторил: – Духовная гордыня. Был такой старец Валаамский Алексий Соловьев. Он снисходителен был к людским грехам до невозможности. Все прощал. Кроме духовной гордыни.
И опять тугая, напряженная тишина заполнила кухню.
– Так как же! – задумчиво произнес отец Константин. – Ведь сказано: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет».
Отец Тимофей аж вскинулся от этих слов:
– Вот ведь оно как! – вскрикнул. – Осужден будет человек! Человек осужден будет на вечные муки! А ты что? Рядышком встанешь и скажешь: «Я тебя предупреждал, дурья голова?!» Так, что ли? А не жалко ли тебе этого человека? Вечные муки… А ты представь: как это? Душа-то твоя не заболит, что рядом был с человеком этим в жизни земной, а помочь не смог, не сумел? И он на вечные муки отправился… – На глазах отца Тимофея заблестели слезы. – Дети они, понимаешь, дети? Дитя, бывает, напроказничает. Ругать ли его за это? Можно и поругать, и даже ударить, чтобы неповадно было, чтобы истину помнил. Но только через любовь. Паскаль – великий ученый, католик, а правильно как говорил: «Где нет любви, там нет истины».
Отец Тимофей едва сдерживал рыдания.
Ариадна и Константин сидели тихо, боясь не то что лишним словом – лишним движением потревожить старика.
Отец Тимофей перевел дыхание, продолжил:
– Человек– он ведь так Господом создан, что к любви тянется всегда. Он любовью живет, человек, понимаешь? Без еды существовать может– кроху схватит и жив. Без денег. Одежды ему много не надо – прикроется и живет себе. А без любви – чахнет. Он и в церковь приходит за любовью. Безлюбья и высокомерия ему и за стенами Храма хватает. Так ли говорю, Ариадна?
Ариадна зарделась – она не привыкла, что настоятель к ней обращается за поддержкой.
Отец Константин заметил это. И ему понравилась скромность женщины.
И обозлился на себя и за то, что увидел, и за то, что понравилось.
– Я, знаете, что заметила? Извините… – Ариадна покраснела еще больше. – Я много встречала на своем пути дурных людей. Ну, совсем дурных. Я таких встречала, кого и язык-то не поднимется назвать человеком. И вот все они росли без любви, без понимания росли. Человек начинает бунтовать от того, что живет без любви – я так думаю. Без родительской, без человеческой, без собственной любви к самому себе… Начинает бунтовать против такой жизни, не нравится она ему… А уж если русский человек бунтует против своей безлюбовной жизни, он такого наворотить может! – Ариадна испугалась, что сказала сразу так много слов в присутствии двух батюшек, и тут же замолчала резко – словно машина врезалась в препятствие и встала. Буркнула только: – Извините.