Отец Константин не понимал, а именно чувствовал: все правильно Ариадна говорит.
Но согласиться с ней почему-то не мог и потому произнес веско:
– Все не так просто.
– Когда человек с Богом живет – все просто, – мгновенно отреагировал отец Тимофей. – А что значит: жить с Богом? Любить Его и верить Ему. Любить Бога – значит, любить людей. Вот и все.
Отец Тимофей поднялся, подошел к отцу Константину и почему-то прошептал на ухо:
– Сказать тебе, чего больше всего на свете боюсь? Про человека забыть… Ага… Духовная гордыня… Страшно, страшно… Отец Филарет – мой духовный отец – говорил, знаешь, как? «Мы все служим Богу. В этом счастье наше огромное и ответственность… Не забыть бы еще при этом, что мы и человеку служим…»
Эти ежевечерние разговоры за чаем и раздражали, и притягивали Константина. Раздражало более всего то, что ему никогда не удавалось подлинно возразить настоятелю: то не хватало времени найти подходящие слова, то знаний, а то просто не успевал – отец Тимофей поднимался и уходил резко.
Но и притягивали тоже. Старик говорил, в общем, известные вещи – то, о чем Константин знал, о чем думал, читал… Однако отец Тимофей часто на знакомое глядел по-иному, выискивая неведомые смыслы. Так бывает, когда, к примеру, смотришь на стоящий перед тобой и давно знакомый предмет, а потом вдруг – раз! – ракурс поменяешь, точку взгляда, и, казалось бы, обсмотренная много раз вещь выглядит по-другому.
Ариадна внимательно слушала вечерние беседы двух священников. Они казались ей людьми невероятно, непостижимо мудрыми, и женщина не уставала благодарить Бога за то, что Он не наказал ее за безбожную, греховную жизнь, – о ней сейчас и вспоминать-то стыдно! – но привел сюда, в этот тихий город, к этим людям, к их разговорам, от которых, кажется, крепнет ум и теплеет душа.
О Боже! Сколько же времени провела она за бессмысленным, пустым трепом; о каких только глупостях не болтала она всю свою жизнь, искренне считая, что вот этот бессмысленный обмен словами и есть разговор!
Те кажущиеся далекими и абсолютно чужими беседы велись, в сущности, ради одного – попытки победить одиночество. Однако удивительное дело: чем больше и азартней вела она тот треп, бессмысленный и пустой, как лопнувший воздушный шарик, чем больше людей окружали ее – тем пронзительней и безысходней становилось ощущение абсолютного одиночества, заполняющее, переполняющее душу.
Беседы в Забавино, в которых она то и дело ощущала себя ничего не понимающим, а то и нелепым человеком, почему-то напрочь уничтожали даже саму мысль об одиночестве, но порождали ощущение приобщенности к чему-то важному и нужному, где для одиночества не было места, оно попросту не рассматривалось, в виду не имелось.