Несмотря на поздний час Уолш настоял на том, чтобы заглянуть к певице. Конечно, он не ждал, что Лючия во всём сознается. Любопытно, почему она заговорила о мышьяке? Впрочем, она ведь дочь аптекаря. И, похоже, разбирается не только в ядах. Ее выдали зрачки: они не были расширены, хотя в номере царил полумрак. От Джозефа не укрылось и дрожание сцепленных рук, и ничем не обоснованная, доходящая до безрассудства уверенность в себе. Если оголить ее рукав, на сгибе локтя наверняка обнаружатся следы инъекций. Лючия Морелли – морфинистка. Это кое-что объясняет.
На следующее утро, переставляя этюдник Гончарова, Уолш заметил, что дверь номера «5» не заперта на ключ. Спускаясь в холл, он нарочно остановился на лестнице, чтобы подслушать разговор Лючии с Шабо. Певица спрашивала про комнаты, сдающиеся в доме напротив. Судя по тону, что-то встревожило или даже напугало ее – что-то, вероятно, увиденное в окнах соседнего особняка. Уолш мысленно решил наведаться туда позднее днем и на всякий случай осмотреться.
После визита Пикара, сообщившего, что журналиста пытались убить дважды, Джозефу пришлось действовать спонтанно. При первой возможности он улизнул к себе, достал из шкафа свернутое полотно и потихоньку пробрался в номер Гончарова. По счастью, русский не только забыл запереться, но и всё еще спал сном младенца. Уолш метнулся к большому потрепанному чемодану, раскрыл его и увидел на дне перевязанный лентой рулон холстов. То что надо! Кровь шумела в ушах, над верхней губой выступил пот, пришлось промокнуть его манжетой рубашки. Уолш не знал, с кого начнут обыск. Не знал, что делать, если Дмитрий откроет глаза и увидит, чем он занимается… Лишь когда картина Верещагина оказалась среди чистых холстов, заново перехваченных лентой, Джозеф позволил себе немного расслабиться. Теперь, если полицейские и найдут ее, подозрение падет на постояльца номера «5».
Уолш не успел понять, испытывает ли он угрызения совести по этому поводу. Он обернулся как раз вовремя, чтобы поймать бутылку столового вина, которую сшиб с тумбочки завозившийся на кровати художник. Бутылка оказалась пустой.
– Ну и набрались же вы вчера, Гончаров! Обедать пойдете?
В Салоне Муз в присутствии полицейского комиссара Уолш соврал о том, что принял снотворное в ночь убийства Найтли. Признать, что он разгуливал по отелю, означало навлечь на себя подозрения Пикара. Пусть уж лучше его подозревает учитель рисования. Впрочем, Дмитрия следовало успокоить, и Джозеф, оторвавшись от «Ирисов», отправился за ним на кухню.
– Не сердитесь, Гончаров, – он предусмотрительно понизил голос. – Ничего личного.