– Не-не, не надо. Со мной все нормально, просто пыль в глаза попала. Я же аллергик, ты не знал? – Юрка не думал, что говорит, лишь бы сменить тему.
– Но аллергия не проявляется… – поспорил было Володя.
– Обострение у меня. Пойдем, – сказал Юрка как отрезал и ринулся вперед, Володя за ним.
Они прошли больше половины извилистого пути, когда Володя неуверенно пробормотал, что боится, батареек надолго не хватит, и выключил радио. Воцарилась тяжелая тишина, даже птицы не щебетали. Володя то открывал рот, то, не сказав ни слова, снова его закрывал, будто пытался о чем-то спросить, но не решался. На подходе к пирсу наконец решился:
– По поводу этой «Колыбельной»… у тебя с ней случайно не связано что-нибудь особенное? Не пойми неправильно, но так бледнеть от музыки… это странно.
– Володь, я уже все про себя рассказал, больше нечего. А чего ты все о секретах, будто у тебя их целый шкаф?
– Ну, шкаф-то вряд ли, – усмехнулся Володя. – Главные мои секреты ты тоже уже знаешь, но, конечно, у меня есть и другие. Все как у всех.
– Тогда давай самый страшный!
Володя задумался и чуть погодя протянул неуверенно:
– Таких друзей, как ты, у меня никогда не было и, наверное, не будет. И потом, в последнее время я узнаю в тебе себя, так что… Как уже говорил, я сторонюсь людей. Этому, конечно, есть причина…
И замолк. Он явно хотел сообщить что-то действительно важное. Юрка не просто слышал по тону, он читал это по его напряженной позе, по стиснутым в кулаки рукам. Загоревшееся любопытство начало отстранять тревогу и печаль, навеянную «Колыбельной», а чем дольше Володя молчал, тем больше ее затмевало.
– Ну? – устав ждать, не выдержал Юрка.
– Я как Чайковский, – отрезал Володя.
– Как Чайковский – что?
Володя обернулся и посмотрел ему в глаза. Так пристально, что Юрке стало неуютно, он моргнул. Но вдруг Володину задумчивость как ветром сдуло, он опять превратился в деловито-надменного вожатого и заявил категорично:
– Музыку люблю.
– О да, конечно! Ну спасибо тебе за честность!
– Юр, а если серьезно, ты, что ли, не знаешь? – Володя усмехнулся. Смешок вышел странным – истерическим.
– Что?
– Ну, про Чайковского…
– Как не знать, знаю: где родился, где жил, сколько и чего написал. А! Вот что интересно – последнее его произведение называется «Патетическая симфония». Патетическая – это значит пафосная, о жизни и смерти, – зачем-то уточнил он. – Так вот, он ее написал, сам дирижировал, а через девять дней после премьеры умер!
– А, ну и хорошо.
– Что хорошо? Что умер? Стой, я чего-то не понимаю…
– Неважно.
– Ну скажи!