Маша играла ее неправильно. Маша играла ее отвратительно, будто не видела нот: то торопилась, где не следует, то медлила, а то и вовсе промахивалась по клавишам. Звуки то сплетались в гармонию, то скручивались в какофонию, и от этого кошачьего концерта у Юрки заболела голова. А Володе, судя по всему, нравилось. Расслабленный, он стоял, положив локти на верхнюю крышку пианино, и кивал. Довольная собой Маша, отрывая взгляд от клавиш, влюбленно поглядывала на него и улыбалась.
– Неплохо, но нужно потренироваться еще, – мягко сказал худрук, когда она закончила. – Но времени осталось мало. Думаешь, справишься?
Маша кивнула:
– Тогда я начну тренироваться прямо сейчас, пока вы репетицией заняты. Ладно?
– Конечно, – ответил Володя.
– Гкхм!.. – кашлянул Юрка как можно громче, чтобы обозначить свое присутствие.
Заметив его, Володя тут же расправил плечи.
– О, привет! Принес законченный сценарий?
– Да, – сухо ответил Юрка.
– Отлично. Знаешь, я нашел тебе роль.
– Откуда ты ее взял?
– Она была всегда. Просто ты не удосужился прочитать сценарий до конца. – И ведь Володя был прав. Зацикленный только на Олежкином тексте Юрка совершенно забыл о других ролях. – Гестаповец Краузе. Роль второстепенная, но важная. Текста мало, но нужно, чтобы завтра он от зубов отлетал. Думаешь, справишься? – повторил он те же слова, что и Маше. Юрку передернуло.
Он не хотел. Немца, даже впоследствии убитого, играть было неприятно, в душе это расценивалось Юркой чем-то вроде предательства, хотя он понимал, что сильно преувеличивает. Но все-таки его бабушка потеряла мужа, мама – своего отца, а он сам никогда, даже на фотографиях, не видел деда. Но, чтобы отказаться от роли, Володе нужно было это объяснить. А Юрке тем более не хотелось сейчас, при Маше, рассказывать «жалобную» – как он ее пренебрежительно называл – историю семьи. Она обсуждалась на каждом семейном празднике, на каждой встрече с родственниками и друзьями, каждый раз с новыми подробностями, так что Юрка вопреки всему начал ее стыдиться.
Ему казалось это каким-то пошлым, каким-то слишком еврейским, слишком похожим на истории тысяч других семей, живших в то время в Германии и в других оккупированных странах. Бабушка по многу раз рассказывала всем подряд и самому Юрке о том, как потеряла деда и как потом искала его. Юрка помнил наизусть, с каким трудом, едва успев до начала радикального холокоста, дед несколько раз пытался выслать ее, беременную, из Германии в СССР, как все-таки выслал и должен был приехать следом за ней, но пропал. Как она ждала его и как фанатично потом искала через чудом выживших в Европе родственников. Как след привел ее в Дахау, чего она наслушалась и какого страха натерпелась, но вопреки здравому смыслу до конца своих дней верила, что дед смог оттуда сбежать.