Бабушка умерла, история больше не звучала, но, видимо, теперь настал Юркин черед рассказывать. С Володей он мог бы поделиться этим, но с Машей – нет, ни за что, никогда.
– Ладно, – вяло пробормотал Юрка, протягивая руку за бумажкой с текстом, переписанным из Володиной тетрадки Володиной же рукой. И затянул уныло: – «Вы ведь из Ленинград? Ваш город давно взят, и если фройляйн согласится оказать небольшие услуги гитлеровскому командованию…» [6]
– Нет, сейчас не надо, – оборвал Володя. – Выучи сначала, потом будем репетировать. Сейчас мы будем тебе только мешать, так что… можешь быть свободен.
– То есть? – Юрка оторопело разинул рот. – Ты что, меня выгоняешь?
– Нет-нет! – поспешил оправдаться Володя. – Просто даю тебе заслуженный выходной. Можешь поучить роль, можешь просто отдохнуть – ты же так много работал. Впрочем, поступай как знаешь.
Юрка, конечно, остался. Весь былой энтузиазм как ветром сдуло, настроение не просто упало, а рухнуло. Даже когда Володя торжественно вручил новый сценарий пришедшему вскоре Олежке, а тот заблагодарил их обоих и начал зачитывать реплики, никакой радости Юрка не испытал.
Когда в кинозале собралась вся труппа, ребята принялись прогонять отдельные сцены спектакля. Володя со знанием дела командовал юными артистами, Полина и Ксюша с заинтригованным видом о чем-то шушукались, а удрученный Юрка сидел на привычном месте в первом ряду и боролся с желанием заткнуть пальцами уши. Маша, бренча на пианино, заучивала композицию, а Юрка не мог слышать, как кто-то другой исполняет его конкурсное произведение.
Он столько раз играл «Колыбельную» раньше, что ощущал себя не исполнителем, а композитором. Столько часов она звучала в голове, столько часов он провел за фортепиано, запоминая и экспериментируя, ища идеальное звучание и пытаясь угадать, каким это произведение представлял сам Чайковский. Так много сил было отдано «Колыбельной», что Юрке казалось, будто она – его собственная. А теперь ее играл кто-то другой!
Маша. Она прокручивала ее в голове, сживалась с ней, подстраивала биение своего сердца под ее темп и ритм, делала ее музыкой своей души и своего времени. А самое страшное – она играла «Колыбельную» только затем, чтобы угодить Володе, чтобы понравиться. И ведь ему нравилось! Он то и дело отрывался от репетиции, подходил к Маше, удовлетворенно кивал и говорил что-то негромко. Юрке казалось – хвалил.
Похоже, один лишь Юрка понимал, что Маша играет не так, как надо, играет плохо и совершенно неправильно! Он знал, что мог бы сыграть куда лучше и Володе понравилось бы куда больше. Но заставить себя даже приблизиться к клавишам было для него смерти подобно.