– Раз ты такой честный, скажи… Вы роль не даете, чтобы я физиономией на людях не светил и лагерь не позорил?
– Что за глупости? Роли нет, потому что я пока ничего не придумал. Актеры-мальчишки у нас все маленькие, ты среди них будешь смотреться великаном в стране лилипутов, а по сценарию великанов у нас нет. – Он улыбнулся. – Ты лучше скажи, что вообще умеешь? Петь, танцевать? Играть на каком-нибудь инструменте?
Юрка покосился на пианино, в груди неприятно кольнуло. Он насупился и уставился в пол.
– Ничего не умею и ничего не хочу, – соврал он, прекрасно понимая, что обманывает сейчас не столько Володю, сколько самого себя.
– Ясно. Значит, вернемся к тому, с чего начали: будешь мне помогать, а заодно подтянешь свою дисциплину и восстановишь репутацию.
Разговор зашел в тупик. Они молчали. Юрка косился левым глазом на нос Владимира Ильича, сдувал с него пылинки. Другой Владимир, не Ильич, а Львович, и не вождь, а худрук, снова уставился в тетрадку. Тем временем полдник, с которого Юрка ушел раньше всех, закончился и в кинозал начали подходить актеры.
Первой явилась Маша Сидорова. Улыбнувшись Володе и проигнорировав Юрку, она легонько качнула бедром в юбке-солнышке и уселась за пианино. Юрка пристально посмотрел на нее – за прошедший год Маша преобразилась. Вытянулась, похудела и отрастила волосы до пояса, научилась кокетничать, совсем как взрослая. Сидела теперь вся из себя с прямой спиной и длинными загорелыми ногами.
– Людвиг ван Бетховен, – объявила негромко. – Соната для фортепиано номер четырнадцать до-диез минор, опус двадцать семь. – И, взмахнув волосами, коснулась пальцами клавиш.
Юрка скривился – «Лунная соната»! А ничего пооригинальнее Маша не могла придумать? «Соната» всем уже оскомину набила, каждый второй ее играет. Как бы Юрка ни ворчал, ему стало чуточку завидно, ведь не на него, а на Володю Маша бросала робкие, но полные нежности взгляды и не для него, а для Володи играла.
Тем временем Маша закончила и тут же начала по новой – видимо, чтобы Володя еще немного постоял близко-близко и еще поглядел одобрительно да поулыбался ей. Но ничего у Машки не вышло.
Грохнув дверью, как хотел сам разгильдяй Юрка, ватага юных актеров ввалилась в зал. Захватила и Володино внимание, и его самого. Оцепленный кольцом орущих детей – каждому непременно требовалось сообщить худруку что-то крайне важное, – Володя пытался их успокоить. Но вскоре пришлось успокаиваться ему самому – в зал явилась троица. Нет, не так – Троица! Конечно, без отца, сына и духа… Хотя духом повеяло, но не святым, а парфюмерным. Полина, Ульяна и Ксюша, по первым буквам имен Юрка называл их ПУК. Эти подружки были живым воплощением символа трех обезьян «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не скажу», только наоборот: все вижу, везде подслушаю и всем разболтаю. Вот и сейчас они вошли в зал, шаря вокруг любопытными взглядами, и грациозно вспорхнули на сцену. Приодетые, расфуфыренные, с одинаковой помадой на губах и пахнущие одинаково – польскими духами «Быть может». Юрка знал этот запах, потому что полстраны пользовалось такими же.