– Ха! Тогда ты и трех дней не выдержишь, не то что все лето! Ты даже не догадываешься, какое это мучение – жить в одной квартире с музыкантом. Музыка постоянно, постоянно! И это тебе не красивые стройные произведения, это озвучивание, ошибки, иногда одна и та же часть или даже нота. И все это громко, на всю квартиру. Нет, ты не представляешь, какой это ад!
Володя заулыбался и вдруг снова снял очки. Положил их Юрке на колени и, зарывшись лицом в его волосы, прошептал на ухо:
– Ой, кажется, я очки потерял. Ты не представляешь, какой ад – жить с тем, кто вечно теряет очки!
От его дыхания опять стало жарко.
– Я буду тебе их искать.
– А я буду любить твою музыку.
– А я буду любить тебя…
Звонок будильника вырвал их из прекрасной фантазии, где они жили под одной крышей, где каждое утро просыпались, где завтракали, разговаривали, смотрели телевизор, гуляли и все время были вместе.
– Сколько времени?
– Еще есть немного, – сказал Володя и перезавел будильник.
И действительно – совсем немного. Они сидели рядом, в полной тишине, в бездействии, просто наслаждаясь последними мгновениями рядом. Как бы Юрка ни хотел, чтобы это «немного» длилось подольше, время пролетело слишком быстро.
Писк часов снова резанул по ушам. И не только по ушам, по сердцу. Володе – тоже, иначе он не сказал бы со слезами в голосе:
– Мы пришли сюда прощаться.
И не встал бы, и не протянул Юрке руку.
Юрка не хотел за нее браться, но взял. Поднялся.
Они стояли босиком на холодной траве друг напротив друга. Юрка замер, обмяк, будто напрочь лишился воли, эмоций и мыслей. В ушах шумела река. Володя одной рукой погладил по щеке, второй сильнее сжал его пальцы.
«Увидеть бы в темноте его глаза», – подумал Юрка, и, будто услышав это желание, из-за облака вышла луна. Но светлее не стало. Сиянием тонкого серпа она лишь очертила контуры любимого лица. Юрка напрягся – ему нужно было запомнить все: образы, звуки и запахи лучше собственного имени. На много дней или даже лет они станут для него важнее собственного имени.
Он заключил Володю в объятия, вцепился в него, вжался, приклеился, врос. Володя обнял в ответ.
– До свидания, Юрочка, до свидания, – прошептал он теплыми губами.
И все последующее стало смазанным и незначительным.
Юрка не знал, не замечал, сколько прошло часов, где он был и что делал, не отдавал себе отчета. Он весь остался там, под ивой, в той памятной, последней ночи, держа Володю в объятиях, чувствуя его тепло и дыша им.
Но последней памятью все равно остались не звук его голоса, не слова прощания, не шелест ивовых листьев. А картинка за стеклом автобусного окна: взмах Володиной руки, а позади него – солнце, лето, лагерь и развевающиеся красные флаги.