Плитка 1989 года, исчерченная трещинами и поросшая травой, хрустнула под Юриным сапогом. Этот год был переполнен тревогой из-за слишком резко и вдруг успокоившегося Володи, из-за поступления в консерваторию и провала на прослушивании, из-за поиска возможностей уехать из СССР. Железный занавес пал, все дороги были открыты, но прошлое не желало отпускать Юрку, а будущее – впускать в себя. Весь этот бесконечно долгий год в ожидании чего-то нового – возможного и неизбежного – Юрка терзался предчувствием: сейчас плохо, но будет еще хуже. Непременно будет.
Уксусный запах не уходил из его дома неделями. Мама каждый день смотрела по телевизору «Рабыню Изауру» и варила то варенье, то джинсы-варенки. На телевидении появилась реклама, выходили все новые и новые телевизионные программы. Юрка смотрел краем глаза любимые папины «Шестьсот секунд» и «Пятое колесо». А однажды вечером даже повернулся всем телом, прислушался и скептически поднял бровь – не показалось ли? – когда в эфире «Пятого колеса» композитор Курехин сообщил, что Ленин – гриб.
Телеэфир заполнило и принципиально новое, еще более странное и подозрительное: выступления экстрасенса Чумака и гипнотизера Кашпировского.
По поводу последнего, Кошмаровского, как его называли в народе, Володя написал:
«Гипноз – это мошенничество, на деле он не работает…»
На что Юрка спросил: «Ты в недострое говорил, что тебе поможет именно гипноз, тогда откуда теперь такой вывод?»
Но Володя ответил уклончиво: «Знакомый ходил, у него другая проблема, не как моя: он спит плохо. А раз его проблему не решило, мою тем более не решит».
Юрка стал подозревать, что никакого знакомого у Володи нет и что он ходил туда сам. С одной стороны, понимая, что гипноз не так опасен, как уколы рвотного, Юрка успокаивался. Но тут же начинал паниковать – если к такому врачу ходил, то вдруг и к другому пойдет, – и принимался уговаривать Володю подождать идти к психиатру.
В этих похожих на торги уговорах потерялся гнев на самого себя за то, что провалился на прослушивании в консерваторию. То, что раньше сильно ударило бы по самолюбию, сейчас было неважным. Юрка понимал, что попробует в следующем году, что, если провалится и тогда, попробует еще раз и в конце концов обязательно поступит. Попробовать поступить и не смочь – это не ошибка. Бросить учебу – это ошибка, но еще большая – допустить, чтобы Володя натворил бед.
Не прошло и месяца, как Юркины подозрения начали оправдываться: Володины письма стали другими, у него изменился почерк! Если раньше его настроение распознавалось по манере письма, то теперь Юрку преследовало навязчивое ощущение, что письма пишет кто-то другой. Володя теперь писал более размашисто и крупно, но, что было еще страннее, – он стал допускать элементарные орфографические ошибки, чего с Володей, которого знал Юрка, никак не могло случиться. Но, прежде чем задать прямой вопрос, лечился ли Володя, Юрка несколько раз перечитал все его письма, чтобы найти в них то, чего раньше не замечал. Он пытался узнать, когда именно Володя изменился, пытался угадать из-за чего, ведь вспышка СПИДа в Элисте ни его, ни Володи не касалась, и в глубине души Юрка считал эту причину глупой. Сколько бы раз он ни брался перечитывать целый ворох его писем, каким бы внимательным ни был, найти причину или хотя бы дату резкого изменения Володи так и не смог. В конце концов засомневался: а была ли эта причина вообще, было ли это изменение?