Юра перевел взгляд на кровать. Металлическая, узкая, не кровать, а койка, прикрученная ножками к полу. По слою грязи на винтах он догадался, что ее вряд ли когда-то меняли. Видимо, она и правда была Володи. Панцирная сетка оказалась скрипучей, упругой и ржавой. «Когда он спал на ней, хотя бы ржавчины не было – и то ладно, – улыбнулся Юра, – подумать только – здесь он спал!»
Юра коснулся рукой сетки – в ответ она жалобно звякнула и своим звоном подчеркнула царившую тут тишину. Впрочем, не только тишину, но и пустоту. Кроме крупной мебели, здесь не было ничего: ни штор, ни какой бы то ни было тряпки, ни книжки, ни листа бумаги, ни оторванного куска обоев, ни плаката на стене – а Юра помнил, что на ней висел плакат группы «Машина времени», помнил, что Володя ее любил. Здесь не было даже мусора, только пыль, вода и грязная жижа на полу, а под окном – осколки стекла. Шагая в дальний угол комнаты, к единственному необследованному предмету мебели – платяному шкафу, Юра думал, что обрадовался бы даже мусору: его наличие хотя бы создало иллюзию, что Юра не зря явился сюда, что не зря залез в окно развалины, как сентиментальный ребенок, как полный дурак.
Зачем он залез сюда, зачем он вообще сюда вернулся? А раз уж он здесь, зачем шатается по лагерю, тратя время, а не идет целенаправленно туда, куда собирался, для того, ради чего приехал? Но он не мог не заглянуть в его комнату, а будучи в ней, не мог просто так уйти.
Распахнув дверцы шкафа, Юра обомлел – в шкафу валялась куча скомканной одежды. Сердце стиснулось от боли, когда за множеством старых кофт и пиджаков в дальнем углу нашлось несколько коричневых кителей с черными погонами, на которых красовалась вышитая белой нитью надпись «СА». Руки дрогнули, когда в куче тряпья он отыскал единственный китель с блестящими пуговицами.
Военную форму они надевали на «Зарницу». Вожатым выдавали кители, детям – простые гимнастерки. И этот с блестящими пуговицами китель тоже был солдатским, но маленьким. Пионерам он оказался велик, коммунистам – мал, лишь одному комсомольцу он был впору.
Циничность, скепсис, самоирония – все это мигом исчезло, отбросилось куда-то далеко, за обвалившуюся ограду лагеря. Стало неважно, сколько Юре лет, неважно, чего достиг, в чем талантлив, насколько умен, имеет ли право быть смешным – все эти вещи имели значение в другой жизни, далеко отсюда, в настоящем. А здесь, в лагере своего детства, Юре можно быть таким же, как прежде: уже не пионером, так и не комсомольцем, ведь, как ни смешно, все это до сих пор про него. С одной лишь разницей: раньше он думал, что это очень важно. Теперь же важным осталась лишь старая коричневая тряпка в его постаревших руках. И память о том человеке, на чьих плечах красовались черные погоны с надписью «СА» и на чьей груди блестели золотистые пуговицы.