— Андрей Тимофеевич, вы что — специально готовились к встрече со мной, докторов расспрашивали? И, пожалуйста, не надо этой песни — про то, что мне, утонченной, не в гнойных струпьях ковыряться, а в театральной ложе сидеть в промежутках между производством на свет ангелочков для мужа. Не продолжайте, спектакль в вашем исполнении вышел несколько иной, чем мне представлялось, но все равно он известный, а потому скучный до невозможности. Потому что я знаю, что в последнем акте…
Калюжный букетиком земляники проводит по обнаженной ниже локтя руке Александры, глядя ей в глаза. Та, не отрывая взгляда, берет несколько ягод и отправляет себе в рот.
— Ротмистр, а вы с Гуляковым ведь товарищи по училищу? Скажите, он всегда такой был… прямой, как шомпол, с уставом под подушкой?
Калюжный оживляется и бежит за очередной порцией ягод.
— До чего же верно… вы подметили! — стоя на коленях и выдирая всю траву подряд — землянику, ромашки, клевер, ротмистр поглядывает на стройные ноги на облучке. — Он из простых казаков, а у тех как: сказано батькой, что пряжка ремня в двух пальцах от нижней пуговицы — всё, закон. Хотя мне он больше напоминает норманна бесчувственного. Тоже всегда готов в Валгаллу прямым ходом, не разбирая дороги. Не хотел бы оказаться с ним в разных окопах. И дело даже не в том, что он пулей с тридцати шагов фуражку с головы снять может. Гуляков… он страшен тем, что страха в нем нет. Саша… Можно вас так называть? Саша, ну так я жду вас вечером после дежурства? Только не говорите «нет»!..
Он вываливает ей под ноги охапку травы и идет рядом, держась за повозку. И, болтая что-то романтически-необязательное, размышляет над тем, почему эта докторша с такой замечательной попой и ногами никак не среагировала на столичные перспективы, а принялась расспрашивать о солдафоне Гулякове.
* * *
Гуляков, сам не заметив, как, превратился на фронте в сову. Ночью все его чувства обострялись, это было что-то первобытное, навыки предков: он чуял запахи издали, различал в темноте не только силуэты, но и детали и слышал, если за версту хрустнула ветка. Вот и минувшей ночью он проверял охранение, пугая посты неслышным кошачьим появлением ниоткуда. А как рассвело, прилег вздремнуть на снарядных ящиках в окопе, укрывшись с головой шинелью.
Снилась ему скомканная бессмыслица, фрагменты чего-то целого, что он не мог охватить целиком и связать в одну картину: мать, вытаскивающая щепу из его босой пятки, рука священника, благословляющего людей позеленевшим медным крестом, стремительно приближающаяся земля с колючками на ней, крик женщины…