— Ротмистр, ну что вы меня… этими тряпками трете… Дайте разбинтую…
Пальцы женщины, сидящей на подоконнике, царапают обнаженную мускулистую спину.
— Ты все-таки не можешь не на всю силу… медведь… еще…
На продавленной кровати можно лежать только на боку. Александра, прижавшаяся сзади к мужчине, осторожно трогает ногтем подсохшие корочки ожогов на его ладонях:
— Можно уже не бинтовать, ихтиолкой намажу, и достаточно с тебя. Будешь пахнуть лазаретом за версту. А на руках у тебя пигмента на месте ожогов не будет теперь — белые пятна, как у леопарда…
Гуляков почти не понимает, что она говорит — в момент рухнуло все стройное, четкое, упорядоченное, на чем держалась его жизнь на войне. Сжатая пружина внутри вдруг распрямилась, зазвенев, и хлынуло все, что он так долго держал в узде на задворках сознания, не пуская в повседневную фронтовую жизнь. И оно, это вырвавшееся наружу, прекрасно. Мир не рухнул, но война вряд ли простит…
Оба вздрагивают: за дверью раздается оглушительный звонкий грохот упавшего ведра и сдавленные ругательства. Обнаженный Гуляков вскакивает с постели и приоткрывает дверь.
— Вашбродие, это я, вестовой Курбаткин! Вас в штаб просют!
Гуляков, накинув на плечи китель, присаживается на край кровати.
— Дождись меня тут.
— А из постели можно встать?
— Можно. Ненадолго. Но только при условии, что будешь вести себя хорошо, и на передний край тебя вновь не понесет. В семье хватит одного воюющего.
Женщина смеется:
— Так мы уже семья? Мне еще не делали предложения, не надев штанов…
* * *
Август 1917 года. Свадьба Гулякова и Александра уже в той стадии, когда к почтенным гостям приходит желание попалить из пистолетов по изрядным запасам пустой посуды. За длинными столами, сооруженными из снарядных ящиков, сидят офицеры вперемешку с сестрами милосердия и еще откуда-то возникшими дамами в лиловых, розовых и прочих демаскирующих диспозицию нарядах. Воины рассказывают что-то героическое, друг друга перебивая, а прекрасная половина с придыханием комментирует: «Да что вы говорите, какой ужас, и как вам это удалось!»
Солдаты в изначально белых, но уже радужных передниках, сдобренных разномастными напитками, разносят на подносах, сколоченных из досок, немудреную закуску и последние запасы алкоголя. Причем, в ход уже идет все, то, что обычно не пьется даже с большого похмелья: какие-то наливки противоестественного цвета, приторные ликеры и настойки неведомых тропических растений.
Подпоручик Курилло с лентой шафера через плечо подливает вино сестре милосердия, щекочет ухо завитым усом. Та смеется грудью. Курилло — штатный полковой специалист по спичам, речам и анекдотам, обладающий способностью нести чрезвычайную по тупости ахинею с совершенно серьезным видом. Но при этом храбр до грани, за которой следует натуральное безумие. Как-то на спор нагло вышел из леса, где рота сидела в засаде, к полковой колонне германцев, держа в руке папиросу — мол, прикурить бы, господа хорошие. Какой-то гауптман в растерянности свесился с седла, дал огонька, но неблагодарный Курилло виртуозно, одним движением, свернул ему шею и в несколько лосиных прыжков допрыгал до леса.