Бой, вернее, расстрел колонны был скоротечным. Гуляков направляет аэроплан на посадку на пятачок между барханов.
У подножия песчаной горы стоит шеренга — примерно два десятка пленных казаков в синих фуражках с красным околышем, без ремней, босые. Многие ранены. Неподалеку несколько казаков роют длинную траншею. Вокруг — оцепление из красноармейцев с винтовками.
Гуляков и Егоров идут вдоль шеренги казаков.
Егоров — громко, чтобы слышали задние — говорит:
— Каледин пустил себе пулю в лоб. Для вас все тоже кончено. Если кто скажет точно, где сейчас атаман Дутов, вы все будете жить…
Казаки, опустив головы, молчат. Один, совсем молодой, присаживается на корточки и плачет, обняв голову руками. Его одергивает стоящий рядом казак постарше — бородатый есаул в окровавленной рубахе. Гуляков всматривается в его лицо, пытаясь вспомнить, где видел.
Гуляков вздыхает:
— Они не скажут…
Он разворачивается и идет прочь, за бархан, к лошадям. И как плетью его ожигает сзади злой хриплый голос есаула:
— Комбриг, а помнишь, как клялся в верности казацкому роду? Шашку целовал? Или крови так напился, что память отшибло? Сука…
Гуляков резко останавливается, вспоминая, где слышал этот голос. Сёмка! Завалишин!
Он быстро идет назад, находит взглядом Завалишина в толпе казаков, которых уже ведут ко рву.
— Егоров, есаул со мной пойдет, мне с ним перемолвиться надо…
Есаул, хрипло дыша, с трудом месит босыми ногами раскаленный песок, Гуляков идет следом. Когда они скрываются за барханом, раздается беспорядочная пальба из винтовок и предсмертные крики убиваемых казаков. Завалишин пытается бежать назад, Гуляков удерживает его за рубаху, тащит к коновязи:
— Сёмка, погоди, дай скажу!
Завалишин с заплывшим глазом с горечью качает головой:
— Сашка, что же ты творишь! Это ж братья твои, казаки!
— Сёмка, не могу я их спасти, уже не могу! Куда вас понесло в засаду, разведки, что ли, нет!? Вот лошадь, давай отсюда, быстро!!
— Что с тобой стало, Гуляков! Это упыри же. Вы как Мамай идете — станицы жжете, баб насилуете, грабите. Зачем ты с ними! Скажи мне, я пойму!..
— Для меня, Сёмка, обратной дороги нет. Я никого не грабил, не насиловал. Я — солдат. Но не отмыться уже. Уходи, быстро!
Завалишин запрыгивает в седло:
— Уйдем вместе, Сашка! Нет такого греха, который отмаливать нельзя. Отмолишь или нет — это другой уже расклад. А сейчас — пошли отсюда!
Гуляков бьет лошадь по крупу, и та наметом несет Завалишина за пески. Гуляков с размаху садится на песок, поднимает голову, невидяще смотрит в небо, жилы на шее вздуваются, и он негромко воет: