Комбриг бьет кулаком по столу, самогон расплескивается на бумагу:
— И при этом, Егоров, докладывать об усмирении людей, которые горбатятся на товарища Джанибекова, я должен лично командарму, и более никому. Поднимай роту, сам поведешь. Я на аэроплане. Надо глянуть, что за рабовладелец тут завелся…
Трудлагерь представляет собой два барака, обнесенных забором из колючей проволоки, и вышки с охранников. В центре вытоптана площадка наподобие плаца. На ней что-то наподобие эшафота — возвышение из грубо сколоченных досок с длинной скамьей с веревочными петлями на концах.
Солнце палит так, что дерево едва не дымится. Возле помоста что-то обсуждает группа людей — они в военной форме, но без знаков различия, вооружены револьверами. Один, азиатской наружности, несмотря на страшное пекло — в кожанке. У него лист бумаги, он что-то отмечает карандашом, поминутно отирая потное и злое лицо.
Чуть поодаль на чурбаке сидит совершенно неуместный в этом пейзаже православный священник — крупный, коренастый, с непокрытой головой, в солдатских ботинках и серой от пыли рясе.
Тот, что в кожанке, орет на людей в форме:
— Почему не закрыли план? Я за что вас кормлю?
Один из охранников подает голос:
— Жарко, товарищ Джанибеков. Невмоготу работать, люди падают. Зухра обещала, что потом все наверстают.
— Я сколько еще буду про эту бабу слушать! Мне плевать, какого она знатного рода. Сюда ее, быстро, всю ее бригаду! Ты мне рожу-то не делай тут. Бегом!
Охранники размашистым шагом идут к баракам и спустя какое-то время пригоняют десятка два людей в тряпье, изможденных до состояния скелетов, обтянутых загорелой до черноты кожей. Один из охранников бьет обессилевшего работягу прикладом винтовки по голове, тот совсем обмякает, его волокут под руки.
На плацу выстраивается шеренга из заключенных, прячущих затравленные глаза. Джанибеков идет вдоль строя и останавливается напротив женщины: даже тряпье, в которое та одета, не может скрыть достоинства. Она глядит в глаза Джанибекова, что по восточным правилам уже вызов мужчине.
— Зухра, мне сколько терпеть твое классовое хамство? Я сказал и больше повторять не буду: вы живы, пока я хочу. А я хочу этого, пока вы работаете. План — это закон! Кто закон не исполняет, тот мой личный враг. И тебе, Зухра, я не позволю баламутить людей. Ты кто такая есть? Ты — басмачка, враг народа! Я предупреждал, что будет, если не угомонишься? Предупреждал.
Он командует:
— Двое крайних ко мне с лопатами быстро! Рыть здесь яму в рост, пять штыков на пять. Выполнять!
Он обращается к остальным: