X
Сидим с Горловым у купальни. У него — ангина. Я — здоров. Но стесняюсь своих ляжек. Поэтому не купаюсь. Непомерно толстыми они мне кажутся. Сажусь на корточки — они становятся совершенно огромными. Просто неприлично. Еще — ягодицы. Они, по-моему, перешли все границы пристойности. Любые брюки только-только в обтяжку на зад. Чтобы сократить его, изобретаю упражнение — напрягаю ягодицы. Но нет, тщетно! С брюками — трагедия. Лопаются. А еще — часто падаю. Рву штаны. Как закон это. Брюки новые — падение — дыра.
Говорим с Горловым о купании. Я уверен, что смогу дышать под водой, но не делюсь с ним этим, а думаю: почему бы нет? Кислород в воде есть, и мне его хватит. Чем больше вдохов, тем больше кислорода. Хочу попробовать. Кажется это совершенно нетрудным — дышать под водой.
Мы хвастаемся, кто на сколько ныряет. «А ты под водой долго можешь быть?» — его спрашиваю. «Минут шесть», — отвечает. «Как же ты без воздуха?» — замираю, предчувствуя. «А я дышу под водой», — улыбается он.
Замолкаем. Смотрю на физрука. Жирный он. Весь какой-то будто разваливается. Руки в одну сторону, ноги — в другую. Никогда не отрастет у меня такого брюха. Колесом не свернется спина, Зубы будут белые. Изо рта не завоняет.
Год представляется мне лимоном, опоясанным по своему диаметру нитью, на которой, подобно тлям, живут месяцы. Точка соприкосновения декабря с январем находится там, где когда-то был черенок, питавший плод, а я, как светящаяся точка, перемещаюсь по нити. Брат прокрутился на полтора витка больше, чем я, и из-за этого мы в разных отрядах. Мне плохо без брата. На все мои просьбы очутиться вместе с Серегой я слышу — нет! Неожиданно, за столом, прорывает меня. Ужин не вызывает аппетита. Вкуса не разбирая, что-то жую, как давлюсь вдруг едой от подступивших слез и, бросив вилку, рыдаю. Испуганно смотрят на меня ребята. Сочувствие в глазах. Воспитательница волнуется. Рукой прикасается к моему лбу. «Что с ним?» — к ребятам. «У него брат во втором отряде». Рыдания мои сильнее. Воспитательница объясняет, что я — маленький для старшего отряда. Выхожу из-за стола. Из столовой. Иду в глубь территории.
Уметь плакать — это здорово. Накапливается в тебе обида, злоба. Отчаяние. И вот, переполненный чувствами, находишь ты путь к слезам. Обычно это какая-то мелочь, ощущаемая как винтик в огромном механизме, с которого срывает вдруг гайка резьбу и летит в пространство, а вслед за ней, чуть помедлив, как бы поразмыслив, боясь и не желая, разлетается вся конструкция.
Вокруг нет никого. Один я, словно один в лагере. Туалет дощатый — укрытие от глаз людских — не нужен. Отхожу от него. К умывальникам. Тут вдруг пронзает мысль о неразрывности с братом. Плачу. Молюсь. «Господи! Не знаю, есть ли ты? Где ты? Сделай так, чтоб оказался я в одном отряде с брратом. Сделай, пррошу. Мало это так, очень мало, но для меня это очень важно. Я умру, если не буду в одном отрряде с брратом».