Мама уже не рыдает. Всхлипывает. С красными глазами, слезами на щеках, подымает голову: «Как же тебе не стыдно?» Тут мне ясной становится полнейшая беззащитность ее — матери моей, меня родившей. Человека мне самого близкого в жизни, самого бсскорыстного и безответного, и надо бы хоть извиниться, если не броситься к ней, самому не заплакать и не выразить все, сейчас мною понятое. Но будто держит меня кто-то, оправдывая молчание мое каким-то пониманием между нами бессловесным, и вот как мало, оказывается, стоит любовь моя к маме, что такая мысль достаточна, чтобы меня успокоить. Оправдать. Сижу, а мама, отерев руками лицо, вворачивает в машинку новую закладку. Продолжает печатать.
Рука немела. Это еще больше раздражало и расстраивало Анну Петровну. Следующий порядок известен. Жжение в левой груди: Покалывание. Затрудненное дыхание. Страх. Приступ.
Как же избавиться от этого еще одного и столь обременительного недуга? У нее и так неплохая подборка: печень, голова, глаза, желудок, обмен веществ... Что продолжать! Главное досадно, что все эти хворобы проявляются внезапно. По-прежнему, и теперь уже слишком надолго, а возможнои навсегда, ей не на кого опереться, некому передать свою ношу. Столько дел! Проще — умереть. Но она не способна на это. И вооще долгие годы как понимает, что ход ее жизни не зависит от нее самой. Она должна, должна, должна! «Она хочет» — не существует. Она — должна.
Выходим с Катей из кино. Небо над нами фиолетовым мухомором или как колбаса копченая с блестками жира. Иллюзии экрана, соединяясь с нашими иллюзиями, рождают совершенно фантастический мир. Мнится мне, что на роскошной машине подъезжаю к самой шикарной западной гостинице. Из дверей, преследуемая поклонами персонала, выбегает та, которую люблю. Открытая дверь машины ждет ее. Мы — отъезжаем.
Многократно проигрываю в уме эту сцену, дополняя ее все новыми, приятными мне деталями.
Едем ко мне. Дом — лучший в Америке. (Америка!!!) А кто — я? Главарь банды — человек беспощадный и благородный. Лифт. Вместе с машиной въезжаем в него...
«До чего у тебя походка развязная, — обрывает мой сценарий сестра. — Пузо убери». Стоим на остановке. Въедаюсь в горизонт, жажду увидеть две световые тарелки трамвая. И лампочки. Синие. Или зеленые. «Какой же ты стал распущенный. Посмотри на себя», — злится сестра. Смотрю. Руки. Ноги. Живот. Ну, гад, живот! «Ты видел, каким должен быть мужчина? По крайней мере стремись, а не опускайся уж совершенно. Видел, какой он стройный, подтянутый? А у тебя все висит. Сам — как мешок. Руки — как плети! Неужели не противно?» Не умер еще, но, израненный сестрой, истекаю кровью, куда-то смотрю, не фиксируя взгляд, и мечтаю, опять мечтаю, что я — не я, расхлябанный мальчишка, а расцелованный глазами женщин Роберт Тэйлор — на самой дорогой машине подкатываю к самой дорогой гостинице. В Америке.