Зайдя в Красный уголок, Осталовы осматриваются. Народу немного. Жильцы их дома — здесь. Они — за Осталовых. Друзья семьи. Тоже — за них. Общественники. Они — за Осталовых. Несколько незнакомых. Эти, наверное, за Варвару. А может быть, нет. Просто любители судов. Им, очевидно, интересно принимать какое-то, пусть косвенное, но все же участие в решении чьей-то судьбы. «Решении» — громко, но все же суд.
За судейским столом — четверо. Седой и дряблый, с молодецкой прической, в морской форме с наградами на груди. Держит бумагу, и лист вибрирует в его руках, потому что руки трясутся и лицо — тоже. «Пляска святого Витта», — шепчет старший брат Диме, и оба смеются. Офицер вскидывает мутные глаза — недоволен. А как почувствовал?
Второй — с половиной черепа. Вместо нее — пластина. И глаза нет. Стеклянный, словно наугад, в пластину вмонтирован. Зеркальце у него, чтобы все видеть, в него смотреть, отражающее.
Третий — с лицом, кем-то поеденным. Нос его как кусок сырого мяса.
Четвертая — женщина. Старая. Ссутулилась. Платком повязана голова. Он — держит челюсть. Развязывается — и челюсть нижняя отваливается, падая старухе на грудь. Она не спеша завязывает и сутулится еще больше, склоняет голову, пытается опереть о грудь подбородок. Это получается, и она придвигает к себе бумагу и авторучку. Пишет. Иногда, для старухи неожиданно, из пальцев ее выпускаются когти и рвут бумагу, и царапают стол. Она меняет лист и поглаживает свои руки, будто баюкает. Когти убираются.
Ропот прекращается, когда со своего места подымается моряк, а производит он это так: под потолком, вместо люстры, на крюк подвешен блок и трос через него, один конец которого крепится за петлю на кителе офицера, второй — в руке моряка. Так он сам себя подымает, перебирая дрожащими руками трос.
Объявив о начале разбирательства, председательствующий пытается изобразить обеими руками жест гостеприимства, как бы приглашая всех на суд совести и чести. Это бы получилось, но, выпустив трос, офицер тотчас приземляется на стул, а волной от соприкосновения его ягодиц с плоскостью сиденья верхняя челюсть заскакивает за нижнюю так, что он вымолвить ничего не в состоянии, и возится с протезами до вынесения приговора, когда вдруг, словно второе дыхание, точно бесы в него вселились, — председательствующий расцепляет челюсти и на том же порыве выдергивает себя со стула с чрезмерной силой, отчего повисает над столом, точно паук на леске паутины, и даже оброняет с ноги форменный ботинок.
На суде говорят много. Зачитывают всевозможные заявления, справки, акты, характеристики, ходатайства, письма. Заключение. Выступают. Одна из неизвестных Осталовым старух восстает со стула (пока силы не покидают ее) и начинает речь: «Мы с Варварой Ивановной». Ее прерывают: «Варварой Акимовной». Она то же: «Мы с Варварой Ивановной». Ей: «С Варварой Акимовной». Она то же: «Мы с Варварой Ивановной». Из зала: «Она — глухая». «Мы с Варварой Ивановной... в блокаду... В тяжелейших условиях... На петропольских крышах... Зажигалки... Бомбы...» Заплакала. «Так это они с Лоськовой», — догадывается кто-то. «Обо мне», — подает голос Лоськова, отрывая от груди подбородок. Платок развязывается. «Вы по существу — о Геделунд», — председательствующий, изобразив руками рупор. «Мы с Варварой Ивановной...»